Эти слова были для них, словно холодный душ на головы, и все с неодобрением уставились на меня. Гудсон ткнул пальцем мне в грудь – жест, который я терпеть не могу. Тем не менее я промолчал.
– Послушай, парень, – сказал он, пристально глядя мне в лицо. – Сюда пропускают только по специальному приглашению. Так что будь человеком и убирайся.
Я отхлебнул виски и продемонстрировал пригласительный билет.
– О'кей, парни, я не только ваш друг, но даже коллега, – миролюбиво сказал я. – Так что буду с вами до конца.
Хаммершмидт из «Глобуса» сдвинул шляпу на затылок.
– А чего это ты заявился сюда так рано? – с подозрением спросил он, напрягая голосовые связки. – Или, как всегда, рассчитываешь на свое везение?
– Почему бы и нет, – безмятежно ответил я. – Ты груб, но попал в самую точку. Лучше явиться раньше, чем позже, как сказала одна знакомая стюардесса.
Гудсон поставил бокал на стойку и посмотрел на часы.
– Все начнется в 12.00, – сказал он.
Хаммершмидт так сжал свой бокал, что тот треснул в его руках. Я задумчиво посмотрел на него.
– Не поранился?
– Обошлось, – буркнул он.
– Не надо волноваться, – я не сводил с него взгляда.
Он выдержал мой взгляд. Взяв со стойки пачку соломки, вытащил горсть. Ребята внимательно наблюдали за нами. Хаммершмидт покраснел. Он разломал соломку на две половинки, и одну из них укоротил на наших глазах; сломал еще несколько штук, зажал в кулаке, выровнял и протянул нам.
Первым тянул Гудсон, но ему досталась не самая короткая. Потом жребий тащили еще трое, но с тем же успехом. Наступила моя очередь, ну и, конечно, короткая была у меня. Я отбросил ее в сторону. Все смотрели удивленно.
– Везунок, как всегда, – буркнул Гудсон.
– Кому-то же должна приходить удача, – сказал я. – Не беспокойся, ты обо всем узнаешь.
11.20. Можно было еще упиться до чертиков, и все пили с таким пылом, словно умирать сегодня именно им.
На улице дожидались три машины, готовые отвезти нас в тюрьму. Гудсон и Хаммершмидт устроились в одной из них, и я составил им компанию.
– Ник, чего ради ты заинтересовался этим делом? – спросил Гудсон, едва машина тронулась с места.
– А почему бы и нет? – Я пожал плечами. – Дело Бесси вызвало много шума, не так ли? – Я усмехнулся. Гудсон – смышленый парень, но меня ему не провести. – Я подумал, что неплохо будет повидать осужденного. Во всяком случае, смерть в газовой камере – этого я еще не видел.
– Ты думаешь, Бесси виновен? – с напускным равнодушием спросил Гудсон.
– А то, – снова усмехнулся я.
– Послушай, если за этим что-то кроется, ты скажи; я должен быть в курсе. Я ведь всегда делился с тобой информацией. Я надеюсь…
– Не надо, – сухо сказал я. – Откуда, черт возьми, я знаю, его это рук дело или нет? Суд присяжных обвинил именно его, не так ли?
– Меня не интересует мнение суда присяжных!
– Вот бы никогда не подумал!
– О'кей, друг, – криво усмехнулся Гудсон. – Подождем, пока тебе что-нибудь понадобится.
Мы прибыли к зданию тюрьмы в 11.40. У ворот была небольшая толпа. Мы вышли из машины, подняв в знак приветствия руки. Ворота открылись в 11.45.
Пара копов внимательно осмотрела наши карточки и пропустила вовнутрь. После казни Шнайдера, полиция опасалась, как бы вновь кто-нибудь не передал осужденному оружие и тот не устроил потасовку. Копы понимали, что это все равно бесполезно, но тщательно обыскивали всех. Мы остановились в тюремном дворике, не зная, куда идти дальше. Вышел провожатый, и мы гуськом прошли в серое мрачное здание. Мне показалось, что осужденные на смерть преступники – мы сами. Пройдя коридором с низким потолком, мы вновь оказались во дворике. «Дом смерти» находился на дальнем конце тюремной территории. Нервно поеживаясь, мы увидели катафалк, который стоял перед этим зданием. Оно имело два входа: один вел в коридор, в конце которого находилась газовая камера, другой – в каморку, где сейчас находился Бесси.
«Дом смерти» стоял особняком. Мы шли к нему.
– Кто из вас будет присутствовать на последнем слове? – спросил охранник.
Я поднял руку.
– О'кей, ждите здесь.
Остальные направились в коридор и стали с любопытством рассматривать газовую камеру. Гудсон прошел мимо меня последним и успел шепнуть:
– Держи себя в руках, приятель.
Я попытался беззаботно улыбнуться, но с удивлением обнаружил, что мышцы лица словно одеревенели. Нервы действительно были напряжены до предела.
Газовая камера представляла собой восьмиугольник с окнами на семь сторон. Узкий коридор, где находились свидетели, был не более четырех футов в ширину. Из камеры выходила высокая стальная труба, посредством которой после казни камера проветривалась.
Я глянул