Согбенный старец живет не в грязной лачуге и, судя по всему, вполне может сам о себе позаботиться. Или кто-то заботится о нем. «Женщина», – подумала Лидия, заметив птичьи перья и глиняные бусины, которые кто-то нанизал на льняную нить и подвесил в качестве украшения.
Старик поймал ее взгляд.
– То моя дочь смастерила, перед смертью, – объяснил он. – Но ты садись. Как твое имя?
– Лидия, – ответила девушка. – А твое, отец? Как кличут тебя? – Она опустилась на табуретку.
– Каменотесом.
Каменотес разлил по деревянным плошкам суп. Руки его дрожали, пара капель упала на пол. Чтобы не обидеть его, Лидия притворилась, что не заметила. Одна плошка была простой, без украшений. На другой была вырезана кувшинка, ее-то старик и протянул Лидии.
Эта плошка когда-то принадлежала его дочери, поняла она.
Лидия заснула. Не беспокойным сном, как во время бегства, когда она лишь слегка дремала в тени кустарника, а глубоко, провалившись в сон, как в бездонную, безмолвную пропасть, не успев толком осмотреться и понять, где и как ей теперь предстоит жить.
Когда она наконец проснулась, в доме по-прежнему царил полумрак. Каменотеса не было. В очаге потрескивало пламя, пахло жареным мясом, на плоском камне стояли две деревянные плошки.
Лидия села и сложила руки на своем круглом, как шар, животе, в котором потягивалось царское дитя.
Закрывавшая вход циновка откинулась, и Каменотес вошел в дом. Увидев, что Лидия проснулась, он кивнул ей.
– Поедим, – сказал он. – Ты, должно быть, голодна – вон как спала, целую ночь и целый день.
Когда они наелись и утерли рот тыльной стороной ладони, Каменотес спросил:
– Где же отец твоего ребенка?
Лидия закусила губу, опустила глаза и сложила руки на животе.
– Я не хотела… – запинаясь, ответила она. – Отец с матерью пытались остановить его…
– Царя?
– Да, Каменотес. Царя.
Старик поднялся и подошел к нише, которая находилась в таком темном углу, что Лидия ее еще не приметила. Откинув обрывок кожи, служивший занавеской, он вытащил из ниши сундучок.
Лидия не отрывала от него взгляда. Каменотес снова сел рядом и поставил сундучок себе на колени. Он хотел было что-то сказать, но не смог. Его губы дрожали, и Лидия с испугом увидела, что по глубоким морщинам к бороде покатились слезы. Руки его тряслись так сильно, что, протягивая Лидии сундучок, старик чуть не выронил свой груз. Девушка едва успела его подхватить. Она утвердила сундучок перед животом и, дождавшись кивка Каменотеса, откинула крышку.
Внутри на невысокой стопке тонкотканых простыней – в такие пеленают младенцев – лежал костяной гребень.
Хрипло, прерывисто Каменотес заговорил:
– Моя дочь умерла, рожая царское дитя, а с ней умер и младенец. Займи ее место, Лидия. Живи, и пусть живет и твой ребенок. Займи место моей дочери и знай: когда дням моим придет конец, все, что у меня есть, станет твоим.
Во