– Ну да, как живой, – согласился Цзинь Ганцзуань. – Но почему же этот ненастоящий мальчик смотрится как живой? Потому что искусство кулинаров у нас в Цзюго – высочайшее, исключительно тонкая работа!
– Это еще что! – подхватили партсекретарь с директором. – У нас в Кулинарной академии на отделении спецкулинарии одна женщина-профессор создала мальчика, у которого еще и ресницы подрагивают. Ни у кого на такое блюдо даже палочки не поднимаются!
– Опустите оружие, товарищ Дин, старина, возьмите палочки и давайте вместе отведаем этот непревзойденный деликатес! – И Цзинь Ганцзуань, опустив руки, радушным жестом пригласил Дин Гоуэра к столу.
– Ну нет! – сурово произнес Дин Гоуэр. – Заявляю, что в этом вашем людоедском банкете я участвовать не буду!
На лице Цзинь Ганцзуаня мелькнуло раздражение, но в голосе не прозвучало ни угодливости, ни превосходства:
– Ну вы и упрямец, товарищ Дин, дружище. Все мы, высоко воздев кулак, давали клятву перед знаменем партии. Ваша задача – стремиться к счастью людей, но это и наша задача тоже. Не надо думать, что вы единственный хороший человек в Поднебесной. У нас в Цзюго на банкетах с младенцами бывали лидеры с высокой репутацией, уважаемые друзья с пяти континентов, широко известные в стране и за рубежом деятели искусства и общественные знаменитости. Все воздавали нам хвалу, и только вы, следователь Дин Гоуэр, подняли оружие на тех, кто оказал вам сердечный прием.
Ему подпевал то ли партсекретарь, то ли директор:
– Какой пагубный ветер нагнал вам в глаза туману, товарищ Дин Гоуэр? Вы отдаете себе отчет, что дуло вашего пистолета направлено не на классовых врагов, а на братьев по классу?
Пистолет в руке Дин Гоуэра дрогнул и стал опускаться, глаза застлала пелена, и вернувшаяся было в свой кокон прекрасная бабочка опять начала карабкаться вверх. На плечи огромным камнем навалился страх, следователь ощутил всю шаткость своего положения: казалось, он вот-вот развалится по косточкам, – вот она, бездонная зловонная трясина, в которой можно увязнуть и никогда из нее не выбраться. «А этот маленький шалун, от которого исходит божественный аромат, сын, твердо принявший сторону матери, сидит сейчас лицом ко мне на чем-то вроде цветка лотоса, в легкой дымке цвета лотоса и тянется ко мне ручкой! Пальчики короткие, мясистые и пухлые, на них по три складочки. Четыре припухлости на тыльной стороне ладошки. В аромате чудится сладостный смех. Цветок лотоса тянется вверх, а за ним и ребенок. Круглый пупок, такой наивно детский, похожий на ямочку на щеке. Гладко говорите, бандюги! Наплели тут с три короба и думаете, выйдете сухими из воды? Дудки! Сваренный вами ребенок улыбается мне. Это не ребенок, а знаменитое блюдо, говорите? Да разве такое возможно?! В эпоху Сражающихся царств[82] некий И Я сварил своего сына и поднес Хуаньгуну, правителю царства Ци, и мясо было вкусное, как у молодого ягненка, даже нежнее. Куда, удрать собрались, последователи И Я? А ну, поднять руки,