А пока что шёл и шёл. И день, и другой… вот уж какой по счёту закат на небе разгорается, а топи, на пути вставшей, всё конца-края не видать. Да и где же в наших местах мари такие простираются?! Да всё в туманах, да всё страшно-то как: то стужей ледяной от неё веет, и блазнится, будто там, за туманом – и ледок на воде, и похрустывает под пробегающим мелким зверем.
А то дух забивает парны́м болотом, в лицо пышет, гнус-мошка налетает – мочи нет отбиваться. Вот уж благодарность бортнику за совет, как шапку сплести с травяной сетью частою, лицо и шею прикрывающей.
Так и шёл. Ровно, не по дням, а по всем временам годов: то Трескун1 на Сенозарник2 повернёт, а то, вовсе не в черёд, Листобой3 к Протальнику4 переносит. Аль болото зачаровано, али Путь мой таков…
Но вот, как помыслил: уж сколько дён с дичи, в силки словленной, на грибы да ягоды перебиваюсь, хлебца бы… Вот бы, хоть какое поселение человеческое повстречалось – отработал бы краюху.
Помыслил так, костерок обустраивая, – а тут, во славу богов-хранителей, потянуло с другой от топи стороны дымком печным, живым – с запахом и варева. Глянул на небо, прикинул, – до теми дойти успею. Не тати, чай, – тем живиться в такой глуши нечем бы.
Отвернул от топи, на дымок пошёл. Сперва по запаху, опосля – и тропка обозначилась человечья, да не давняя, – хоженая. А там и деревушка открылась малая, избушек сколько-то притулились одна к одной, только грядами огородными и разделены: не то родня, не то артель какая оселилась осторонь больших поселений.
Как ни то, а со стороны болота, как раз у меня на пути, идол Мары с дарами в подножии – знать, промышляют здесь ягодой ли болотной, лозняком ли – кошики плести с корзинами, тот же рогоз на рогожу… – догождают Хозяйке топей.
Чу, и лай собачий разноголосый поднялся. Вот и окрик от избы не крайней:
– Кого несёт на ночь глядючи?
– Добро поживать, хозяин! Примешь путника перехожего на ночлег? – отозвался.
– –
– Ты проходи, проходи, – приглашал хозяин, открыв передо мною низенькую дверь с порогом высоким, так, что, переступая, да чтоб голову уберечь от притолоки, чуть не вдвое мне пришлось склониться – то-то батюшка Домовой потешился невольным уважением путника захожего. Впрочем, сам хозяин покрупнее моего был, протиснулся и вовсе уж с поднатужкой, привычною, однако.
Чадящая, изгорающая в светце лучина, едва рассеивала сумрак вкруг себя, вот-вот