Фехтованием, к примеру. Король должен быть крепок телом.
Сперва я слегка размялся. Мы с Жераром поиграли в фехтовальный поединок; у него симпатичный стиль и есть несколько изящных личных фишек вроде укола в лоб или в шею под кадык. Потом Стивен притащил палки, и мы помахались палками – весело. Удар у Стивена – вполне ничего себе, пару раз я еле его удержал.
Альфонс не стал с нами резвиться, стоял поодаль, нюхал платочек, смоченный в лавандовой воде, загадочно улыбался и на все вопросы отвечал, что собирается благоухать, если сегодня и впрямь прибудет корабль моей континентальной кобылы… ах, конечно же, очаровательнейшей принцессы Жанны. Мерзавец!
Веселились до полудня, потом решили, что проводим время недостаточно благочестиво, и пошли слушать проповедь в соборе Честной Десницы Господней, нашем придворном храме. Проповедовал мой духовник, брат Бенедикт, а его проповеди я старался по возможности не пропускать. Славный у меня священник: сорок лет, рожа круглая и красная, не дурак выпить-закусить, балахон на брюхе еле сходится, весёлый, а на проповедях такие шутки отмачивает – прихожане фыркают в платочки, чтоб не хохотать в святом храме. И исповедоваться Бенедикту – одно удовольствие, его все обожают, от моих приближённых до последнего солдата: что ему ни скажешь – на всё он отвечает: «Бог с тобою, больше не греши», всё понимает, сам живой человек.
В тот раз он говорил о падении и развращении нравов, и здорово говорил. Мы заслушались. Ну ясно, человека Господь вдохновляет – оттого речь получается вдохновенная. Совсем то, что я сам думал, только так замечательно разъяснить не умею. Тело, он говорил, это храм Божьей благодати, его надлежит держать в чистоте. Мол, все новомодные противоестественные штучки вроде кружевных жабо на мужских костюмах – это, в сущности, проделки Той Самой Стороны: стоит человеку начать себя украшать всякими такими вещами, как он впадает в соблазн и разврат, теряет мужество, и вообще – это всё равно что женщине открывать себе ноги по самые ляжки и показывать грудь первому встречному. Грех перед Богом и перед людьми срам.
Альфонс, правда, тихонечко сказал, что лично он не возражал бы, если бы женщины открывали себе ноги по ляжки, особенно хорошенькие женщины, а уж грудь бы – это совсем хорошо. Тогда Жерар возразил, что на ноги всегда можно посмотреть и так, стоит задрать юбку, а ходить по улице почти нагишом станет только законченная шлюха, грязная, как свинья. И мне пришлось тыкать их в бока, чтобы они заткнулись и перестали смешить меня в храме – но тут я увидел кое-что, в высшей степени занятное, и ещё раз их ткнул, чтобы тоже посмотрели.
Мартинов барон, Леон из Беличьих Пущ, стоял чуть не у самого алтаря, умильно пялился на образ Господа Созидающего – а выглядел ну в точности, как описывал брат Бенедикт. В кружевном жабо чуть ли не по пояс. С распущенными патлами, как у уличной дешёвки. И в довершение всего – с жемчужиной в ухе. Совершенно такая же жемчужина, как у посла из Заозёрья, жеманной