Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обернулась и вновь увидела Егора. Он незаметно смотрел на меня с крыльца стоящего поодаль домика его жены. По возвращении из Тютюревки Егор всё же женился на своей Катерине, и я была рада за него. Катюша – статная деревенская девушка с добрым сердцем и такой же роскошной косой, как у моей Аньки. Они с детства дружили с Егором и давно были просватаны.
Я подмигнула ему и улыбнулась, что не укрылось от внимательного Анькиного взгляда. Она шумно засопела, резко толкнула меня вперед, и я ввалилась в открытые двери. Аня вошла следом и обратилась к матери, которая вышла нас встречать:
– К нам барышня изволили зайтить.
Мать всплеснула руками и низко поклонилась, бормоча себе под нос о великой радости, посетившей ее дом. Отчего-то слова ее показались мне неискренними, и я уже было хотела открыть дверь, чтобы удалиться… Но тут Аня, видя мое замешательство, недовольно зыркнула на мать и, взяв меня за руку, провела в комнату и усадила поближе к печке.
– Мам, ну я в толк не возьму, что с этой хворой делать. Ты только глянь на нее: точно кукла тряпичная. Может, ты присоветуешь, что сделать-то, чтобы она в себя пришла? Полюбуйся-ка на нее: взгляд, точно у коровушки, котора белены объелась. Улыбка дурацкая и глазюки пустыя.
Мать, возившаяся возле печки, обтерла руки о передник и, оглядев меня с ног до головы, промолвила:
– Ну что, деточка, тошно тебе? Али хворь какая приключилась? Ты не робей, сказывай.
Внимательно посмотрев на женщину, я заметила в ее глазах неподдельный интерес и участие. Мягкий голос тронул мое сердце и, грустно улыбнувшись, я, точно оправдываясь, ответила:
– Да, матушка, плохо. Так плохо, что смерть избавлением покажется. Не знаю, куда деться от боли, душу гложущей. Что сделать, чтобы легче стало, ума не приложу.
Присев напротив на скамеечку, она со вздохом взяла мою руку и погладила. Я не отдернулась. И даже сухость и немного неприятная шершавость ее ладони не вызвали во мне отторжения. От женщины исходили тепло и материнская ласка, и это подкупало меня.
– Рано тебе, деточка, убиваться-то, – наконец заговорила она. Голос ее был тих и вкрадчив, – совсем ведь молоденькая еще, не пожила еще на этом свете, так что ж ты раньше времени на тот свет-то заспешила? Погодь пока помирать-то, еще поживешь, голуба!
Я смотрела на нее, и тихая грусть, тоска по родной матери охватили мое сердце.
– Нет сил, матушка, жить на этом свете… Не хочу-у-у… И смысла больше нет, весь вышел.
Анька выронила пустой горшок,