Огородников и амурский казак Борис Иванович Черных попадали, в общем-то, в следующий круг моего общения вместе с Димой Донским, Ишханом Мкртчяном, Нориком Григоряном, отцом Альфонсасом, Юрисом Карловичем Бумейстером и Гришкой Исаевым. Позже попали на нашу зону Валя Погорилый, Вахтанг Дзабирадзе и Гурам Гогбаидзе. А какое-то время мне даже довелось позаниматься ивритом с Осей Бегуном. При этом с Сашей и с Борисом Ивановичем я был на «вы», хотя и по различным причинам. Гуран Черных («гуран» – «горный козел» – кличка самых старосельных из дальневосточного казачества) на «вы» был совершенно со всеми, по его уверениям – даже с собственной матерью. Я до сих пор не понимаю, как так вышло, что через пару лет после нашего освобождения мы все же перешли с ним на «ты» – возможно, на него повлияла-таки как раз лагерная традиция. Саша же Огородников неоднократно пытался сломать легкий ледок учтивости, которым я сдерживал его агрессивно дружеские поползновения. Но какими бы ни были тонкости наших отношений, специфическая обстановка политического лагеря почти против воли делала из нас – русских, стремящихся сохранить свое национальное лицо, – естественных союзников.
Почти все, ставшие политическими заключенными не из-за случайного стечения обстоятельств, а в силу сознательно избранной жизненной позиции, антикоммунистами были лишь отчасти и как бы впридачу к чему-то более важному (некоторые так даже считали именно себя истинными марксистами – в противовес брежневскому Политбюро ЦК КПСС). Убеждения могли быть самыми разными – левыми, правыми, монархическими, республиканскими, был даже один физиократ. Зато каждый был в той или иной мере национально озабочен. Именно национальное чувство спаивало в единую общность таких разных людей, как украинский «полумонархист-легитимист» Иосиф Тереля (персонаж вполне сказочный, но об этом потом), член Украинской Хельсинской группы республиканец Клим Семенюк, удалой боец УПА (Украинская повстанческая армия) Саша Лазарук и Петр Павлович «Черный, философ маркс. ориентации», – как было бисерным почерком на папиросной бумаге указано в одной из попавших на волю моих «ксив». Запятая стерлась – или слилась с буквой? – и самоотверженные сотрудники одного из информационных бюллетеней (легендарной «Хроники текущих событий» уже не существовало), а следом за ними и широкие круги их читателей (естественно, включая чекистов) долго пытались выяснить: какого негритянского философа, да еще и марксистской ориентации, клятые коммуняки упрятали на 36-ю зону? По крайней мере, меня об этом всерьез расспрашивали самиздатчики уже после нашего освобождения.
Между прочим, Петр Палыч был единственным из нас, кому довелось сидеть и в нацистском лагере: он был, ни много ни мало, узником Бухенвальда.