Вспомнив о деньгах, я перекатилась на живот и свесила руку с кровати. Пальцы деловито хватали воздух, и я уже успела похолодеть, когда поняла, что задеваю кончиками ногтей (безжалостно обломанных, а кое-где и обгрызенных, чего уж тут греха таить) плотненько набитые бока кожаного кошеля. Вот он, денежки мои кровные, заработанные тяжким неженским трудом!
Желание поскорее припрятать гонорар в тайную схоронку, а заодно и полюбоваться ее всё увеличивающимся содержимым заставило меня встать. Впрочем, встать – это слишком сильно сказано. Ноги тряслись и подгибались, спина вопияла, явно собираясь закатить мне знатный скандалец недельки этак на две-три, голова поддерживала ее согласным гудением, а глаза просто отказывались открываться достаточно широко для того, чтобы обеспечить безопасное передвижение по дому. Кое-как, держась за стену, я проковыляла до шкафа и, насторожившись, резко, насколько смогла, выпрямилась. Оскорбленные столь пренебрежительным отношением мышцы взвыли пуще прежнего, однако давно привычные телесные страдания не могли заставить меня оторваться от тонкого, острого в прохладном утреннем воздухе звона.
К моему домику кто-то шёл.
Шёл неуверенно, останавливаясь, сомневаясь и даже порываясь повернуть обратно. Охранные заклинания, растянутые поперек глухой лесной тропки, рвались с неслышным для него звуком. Незваный гость, словно чувствуя, что я ему не обрадуюсь, всё замедлял и замедлял шаги. Тем не менее разворачиваться в обратку и возвращаться подобру-поздорову домой он явно не собирался. Ну что ж…
Спала я в одежде – снять и развесить ее накануне просто не нашлось сил. Поэтому и блуза, и штаны теперь были мятыми до невероятности, словно меня в полном облачении пару деньков старательно жевала корова, а потом, преисполнившись брезгливости и недовольства, выплюнула. Волосы, небрежно стянутые на затылке какой-то не то тряпочкой, не то ленточкой замызганной, растрепались, что, как я подозревала, тоже не добавляло мне ни обаяния, ни привлекательности.
Что ж, чем богаты, как говорится…
Я вышла на порог как раз в ту секунду, когда утренний гость несмело, но с душой тряхнул калитку. Ага, конечно, я ее на ночь незапертой оставила, как же! Знаю я вас – в глаза кланяетесь, за спиной перешёптываетесь, а в голодный год вилами да дрекольем вооружитесь да и двинетесь меня с превеликим почётом выселять на погост, в свежевыкопанную могилку. Или на костёр – тоже приятного мало.
Научена уж.
– Вы кого-то ищете, уважаемый?
Ну да, не красавица я. И голос со сна сиплый да злой. Только зачем же вот так пронзительно и истерично верещать? Право же, неприлично это. Да и горло громкими воплями можно надорвать.
Межеумку ответила ворона, угнездившаяся в развилке старой, давно уже струхлявевшей яблони. Каркала она с тем же прилежанием, с каким орали на налитых зерном полях ее родственницы и товарки, вкладывая в сольную партию не больше зловещей иронии, чем уже упомянутые пернатые. Однако далекая от благодушия хозяйка лесной избушки в сочетании с воплями чёрно-серой, растрёпанной житейскими неурядицами птицы оказали поистине магическое действие – щеголеватого вида мужичонка, почтивший своим посещением мое скромное жилище, развернулся и задал такого стрекача, что даже пятки сверкать не успевали. И чего, спрашивается, приходил? Знал же, куда направляется, мог и поднабраться храбрости. Или просто поднабраться, в трактире или кабаке каком. Говорят, тоже иногда помогает.
Потом оказалось, что в подполе скис целый кувшин молока. Причем выяснилось это только когда я вылила его в горшок и задвинула поглубже в печь, в пыхающие жаром и искрами угли, задумав умилостивить саднящее горло тёпленьким питьем. Вонь и недоброе побулькивание вскоре оповестили меня, что не все ладно. Скривившись от омерзения, я вооружилась ухватом и выволокла горшок во двор, под яблоню. Может, тварь какая лесная польстится, хотя сомневаюсь. Животные наведывались к моему жилью чаще, чем люди – их не смущал ни запах, ни внешний вид хозяйки, ни род ее занятий. Со старым волком, жившим неподалеку бирюком, мы даже подружились – я бросала ему остатки своих неудачных экспериментов (да и удачных, случалось, тоже, сосед оказался небрезглив), а он развлекал меня чарующими песнями в полнолуние. Птицы тоже любили мою одинокую хатку – крошки со стола я всегда сметала в ладонь и выбрасывала за порог, а случалось, и исщипывала на кусочки у крыльца подгоревшую горбушку или зачерствевшую булочку. Правда, благодарили за сии благодеяния пернатые меня весьма своеобразно – не раз и не два я находила на развешанном за домом белье неаккуратные чёрно-белые потёки. Впрочем, это уж по-всякому лучше людей, которые улыбаются в глаза, но не постесняются сделать какую-нибудь гадость за спиной. А уж про всяких мошек, мух, комаров и прочую дрянь и говорить не приходится – иногда казалось, что на моем скромном подворье их собрано больше, чем во всем остальном королевстве. Однако поддерживать более-менее хорошие и дружественные отношения я ухитрялась со всеми своими соседями.
Кроме разумных.
Ну да это уже мелочи.
Вчерашний клиент явился после обеда, когда я, растерев ноющие руки и ноги согревающей мазью и ублаговолив мозоли заживляющим