Дыхание Джорджа окутывало шар туманом.
Это был не просто снеговик.
Это был снеговик Джорджа.
Как-то утром в Рождественский сочельник они слепили его все втроём во дворе старого дома бабушки: катали, поднимали, составляли, обтёсывали… У папы покраснел нос, у мамы онемели пальцы, зубы у всех стучали от холода, но сквозь стук прорывался счастливый смех.
«Мне кажется, дорогой, его зовут Фред».
«Наш идеальный неидеальный Фред».
Где-то позади Джорджа прозвенел колокольчик.
Старик Марли зашелестел газетой.
– Возраст?
– М-м. Одиннадцать.
– И?
Робко в ответ:
– Одиннадцать… и три четверти.
Если бы Джордж не оказался в эту минуту так безнадёжно потерян в глубинах собственного прошлого, он наверняка бы узнал этот голос.
– А маленькой?
– Клементине шесть.
Голос помладше взвыл, как сирена на маяке:
– ШЕСТЬ ЛЕТ И ОДИН ДЕНЬ, ВООБЩЕ-ТО.
Клементина.
Джордж не услышал имени.
– Я КОЗЕРОГ. КАК ИИСУС.
– М-м, – оценивающе протянул Марли. – А ты совершенно уверена, Клементина, что тебе тайно не исполнилось тридцать семь? А то вон там стоит мальчик с пышными усами. В наше время чего только не бывает.
Девочка довольно хихикнула:
– УВЕРЕНА!
Некоторое время слышалось только любопытное шуршание, потом дважды раздалось весёлое «хлоп!», и двое детей с неразборчивым шёпотом погрузились в изучение содержимого рождественских хлопушек.
В другом конце магазинчика Джордж боялся даже пошевелиться. А вдруг он возьмёт и исчезнет – тот самый мамин смех, который так неожиданно стряхнул с себя пыль в дальних закоулках памяти?
Кто-то хлопнул его по плечу:
– Джордж!
Он так испугался, что едва не разбил стеклянный шар. Он резко обернулся.
На него с удивлением смотрела двоюродная сестра. Она стала выше с их последней встречи, но волосы были всё такие же кудрявые, а глаза всё такие же каштаново- карие. Её глаза Джордж не спутает ни с какими другими.
– Б-Бобби, – залопотал он, – чт-что ты тут делаешь?
– Это и правда ты, Джордж! Не могу поверить, – Бобби с изумлением покачала головой. – И не где-нибудь, а здесь! Мы с тобой не виделись уже… – она вдруг замолчала, и щёки налились румянцем. – Ну, после похорон.
Джорджу только