Детский сеанс. Долгая счастливая история белорусского игрового кино для детей. Мария Георгиевна Костюкович

прошлым, с отражением детства, которого лишился: мальчишки мирно играют в футбол и в войну, делят на всех плитку трофейного шоколада и зачаровываются военной выправкой Бориски, а особенно – его медалью и кобурой (кобура пуста – милый знак детскости Бориски).

      С пустой кобурой, огорчающей новые и новые поколения мальчиков-солдат, связано, кстати, забавное воспоминание Голуба:

      «Бориска был санитаром, ему не полагалось иметь при себе личного оружия. Валентин (исполнитель роли Бориски – Прим. авт.) был очень огорчен этим обстоятельством. И тогда пришлось пообещать мальчику, что за каждый хорошо сыгранный эпизод он получит право на несколько холостых выстрелов из автомата. Иногда после съемки какой-нибудь сложной сцены Валентин спрашивал у меня:

      Хорошо я сделал? На сколько?

      На единичку, – отвечал я (оценка «один» в чехословацких школах равна оценке «пять» в советских школах).

      Получив такой ответ, Валентин с радостью бежал к пиротехнику получить положенное количество выстрелов»64.

      Лев Голуб не нажимает на эмоциональное столкновение двух военных детств – фронтового детства мальчиков-солдат, повзрослевших до срока, и тылового детства свидетелей, медленнее взрослеющих. В какой-то миг они сходятся и контраст исчезает – потому что все детские образы сводятся к типу сироты, а не пионера, и Бориска, страстно желавший подвига пионера-героя, остается сиротой, для которого самое трудное испытание – эмоциональная близость. Его сиротство узнается по тому, что отношения со всеми персонажами у него становятся родственными: в полку «сын», для Ярослава «брат», для пани Лукашевой «сын».

      Ход времени вроде бы восстанавливается, но и оно оказывается прошлым: в доме пани Лукашевой возобновляют ход часы, которые не заводились с тех пор, как Ярослав ушел на фронт, под часами висит детский портрет Ярослава, Бориска точь-в-точь на него похож. Так устанавливается связь двойничества, и уже неясно, кто из них вернулся домой. Сообщить о смерти Ярослава – то же, что сообщить о своей смерти: невозможно. Иллюзия дома и семьи так правдоподобна, что обе стороны не решаются нарушить ее и предпочитают длить видение благополучного прошлого: теперь это не «Ярослав вернулся домой», а «Ярослав вовсе не уходил на войну, и войны не было».