Горяинов-старший, отец семейства, в эти дни не показывал носа из кабинета, опасаясь, чтобы и его не приставили к какому-либо делу. Матрена Ивановна неограниченно властвовала во всем доме, но кабинет оставался для нее святилищем. Когда она, отчаявшись, стучала и требовала от мужа хоть какого-нибудь участия, тот безмятежно откликался:
– Помилуй, голубушка, я этих ваших женских дел совсем не понимаю. Неужто ты и меня хочешь усадить за пяльцы?
– Бесчувственный ты человек, – грозно говорила Матрена Ивановна. – Веринька замуж выходит, а тебе хоть трава не расти!
– Понимаю, матушка, все понимаю… и устраняюсь. Сама посуди – да ведь я только мешать буду.
День, занятый этими хлопотами, тянулся себе… Сестрица Катенька, по малолетству занятая меньше других, первой заметила на дороге за воротами коляску.
– Кто-то едет! Кто-то едет! – закричала она.
Сашенька и Любинька, мешая друг другу, бросились к окну.
– Никак из братцев кто?
– Коляска незнакомая…
– Неужто гости?
– Ах, как некстати!
– Чего же некстати – мы от скуки уже одурели…
– Кто бы это мог быть? У соседей вроде бы такого выезда и нет.
– Уж ты-то все выезды знаешь, – съязвила Любинька.
– Сама, поди, от окна не отходишь, как гости собираются…
Обмен шпильками рисковал превратиться в нешуточную ссору, но тут сестры посмотрели на Веру Алексеевну, стоявшую у другого окна, переглянулись и замолчали. Любинька хихикнула; сестра сердито ткнула ее в бок и что-то зашептала. Тогда Вера Алексеевна как будто впервые вспомнила об их присутствии – и покраснела.
Если до сих пор была еще возможность, что нездешняя щегольская коляска, повернув у сада, проедет мимо, то теперь уже сомневаться не приходилось: гость прибыл именно в Нарядово.
Накренившись в выбоине, коляска въехала во двор. Вера Алексеевна вдруг почувствовала, что ей стало тяжело дышать…
Она отошла от окна. Сестры с удивлением взглянули на нее – именно теперь и надо было смотреть! Лошади остановились у крыльца, и тот, кто сидел в коляске, непременно должен был, выйдя, показаться под самым окном.
– Почему не докладываешь? – загудел на лестнице раздраженный голос Матрены Ивановны. – Гость приехал, а ты зеваешь?
И, словно в ответ ей, со двора, ясно слышимый сквозь двойные рамы, донесся веселый оклик:
– Дома ли хозяева?
Любинька и Сашенька ахнули. Любинька удивленно повернулась к Вере Алексеевне:
– Вера, Вера, куда же ты?
«Я не могу…»
– К себе, – коротко ответила Вера Алексеевна, прижимая руку к груди.
– Да постой же…
Любинька