Мы подробно рассмотрим, каковы были основные аргументы в пользу принятия подобных механизмов, в чем заключались эти меры и каковы были их последствия, с каким сопротивлением они сталкивались, в чем состояла и чем объяснялась разница подходов к проработке прошлого в разных государствах региона.
Главы третьей части книги обращены непосредственно к советскому наследству «серпа и молота» и к попыткам его преодоления. Мой интерес к проблематике переходного правосудия и проработки прошлого родился из попыток понимания именно российской ситуации. В начале 1990-х годов в России, как и в других недавно обретших независимость бывших республиках СССР, велись дискуссии о необходимости избавления от советских репрессивных институтов – компартии и органов госбезопасности, – а также от символов советской эпохи. В те годы возникло ощущение, что многочисленные публикации о сталинском терроре, появившиеся в годы перестройки, гарантируют невозможность реабилитации Сталина и сталинских методов управления в будущем.
Однако, вопреки подобным ожиданиям, в случае России не произошло полного избавления ни от советских репрессивных институтов, ни от символов и мифов советской эпохи. С начала 2000-х годов социологи «Левада-центра», проводившие регулярные исследования российской исторической памяти, фиксировали стабильный рост положительных оценок фигуры Сталина в российском общественном сознании. В последние полтора десятилетия число тех, кто оценивает роль Сталина в судьбе страны как положительную (в среднем чуть более 50 %), неизменно превышало тех, кто дает ей отрицательную оценку (в среднем около 30 %)[8]. А в последнее десятилетие наблюдался настоящий «ренессанс» сталинизма. Так, за 2012–2015 годы почти вдвое – с 25 до 45 % – увеличилась доля россиян, считающих, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, были оправданы великими целями и достижениями той поры[9]. Если в августе 2007 года 72 % были готовы назвать сталинские репрессии политическим преступлением, которому не может быть оправдания, то в марте 2016 года так считали уже только 45 % опрошенных[10]. В 2019 году положительное отношение к вождю достигло беспрецедентных 70 %, а уровень отрицательного отношения к его фигуре сократился до 19 %[11].
По мере возврата симптомов прошлого рос и мой исследовательский интерес к процессам трансформации российского массового сознания, к реставрации советских символических структур и репрессивных практик, к сравнению российской ситуации с европейской. В третьей части книги пойдет речь о попытках выработки в конце 1980-х – начале 1990-х годов российской программы проработки прошлого