Уже у входной двери Марья оглянулась, и едва не завизжала, увидев, что Аня (нет, это – не Аня!) стоит в дверях их комнаты, и в черных глазах светятся алые черточки зрачков. Она просто стояла и смотрела, а Марью начало трясти, словно чудовище уже протянуло когти к ее шее. Не соображая, что делает, Марья схватила пальто и сумку, нырнула в ботинки, пнула дверь.
Заперто.
Она сама же ее заперла.
– Стой.
К тихому голосу Ани примешивалось далекое, низкое многоголосье, словно тысяча жутких тварей вторили каждому ее слову. Выругавшись, Марья нашарила в сумке ключи, руки тряслись, и в скважину она попала не с первого раза. Когда замок щелкнул, она облегченно выдохнула.
Прохладная ладонь легла ей на плечо.
Марья затравленно оглянулась.
– Не уходи.
С трудом отведя взгляд от жутких черных глаз, Марья вывалилась на лестничную клетку и бросилась вниз, перепрыгивая через ступеньки, спотыкаясь в незастегнутых ботинках. На бегу она накинула пальто, едва не запутавшись в рукавах, вцепилась в сумку, как в последнюю надежду.
Зачем она вообще приехала? С чего она взяла, что дома все будет хорошо, если всегда было плохо?!
Сердце колотилось в горле, дыхание вырывалось с хрипом. Перед глазами все скакало и рябило от мертвого света ламп. Только вывалившись из подъезда, Марья остановилась на минуту, чтоб застегнуть ботинки и поправить их смятые пятки. Плечо, которого коснулась Аня, горело, как от удара. Шарф остался в доме, и сейчас ветер ледяными пальцами щекотал шею. Марью передернуло, она подняла воротник пальто, но холод помог ей сосредоточиться. Горячечная паника отступила, освободив место слепой наивной надежде.
Нужно просто где-то спрятаться до рассвета. Где-то переждать.
Утро вечера мудренее, ага.
Марья быстро зашагала прочь от дома, запрещая себе оглядываться. Дыхание клокотало в горле, слезы щипали глаза, и свет фонарей размывался в многолепестковые бледные цветы. Голод и слабость подступали все ближе и ближе, хотелось пить. На душе было так же темно, как и вокруг, и Марья не видела в темноте, куда идет, ее вела память.
Ничего не изменилось. За ее отсутствие действительно ничего не изменилось, и ноги несли по заученному маршруту. Через парк, через мост, дальше в город, дальше от взгляда, что сверлит и сверлит спину. Марья сбивалась на бег, но надолго ее не хватало – слишком быстро заканчивалось дыхание. Она шла и всхлипывала, и отказывалась осознавать, что плачет.
Рядом притормозила машина, окатив ослепительным светом фар, и Марья шарахнулась дальше от дороги, готовая в любой момент броситься в темный лабиринт дворов. В ночном городе опасностей хватало и без одержимой сестры.
Одержимой – именно так старалась думать о ней Марья, не то оправдывая, не то проклиная. Это же просто не могла быть настоящая Аня, даже если забыть о глазах и воде, стекающей по волосам. Она никогда бы не