– Так, – сказал я. – Но я тут же понял, что ноги ни при чем.
– Как это ни при чем? – обиделась она за ноги.
Когда я, чтобы не мешать ей, лег спать, она еще стояла на коленях перед теткой, розовый фон вокруг которой был теперь перекрыт охрой.
В свете от настольной лампы ее падающие до полу волосы загорались багрецом. Только в середине ночи она осторожно, чтобы не разбудить, забралась рядом под одеяло.
– Ну как? – голосом из сна спросил я.
– Ты не спишь?
– Сплю. Как тетка?
– Ну ее. Не получилась. Завтра я тебя нарисую.
– Я не подхожу для рекламы.
– Ты что?! Ты ничего не понимаешь! – воодушевилась она, привстав, словно намереваясь немедленно посвятить меня в игру света и цвета на моей измятой физиономии.
– Спи, – сказал я и поцеловал ее в лоб.
– Хорошо, – кротко сказала она и сразу заснула.
С той ночи я стал бояться ее потерять.
IV
Я жил у себя, чтобы не путаться под ногами, – она любила свободу и одиночество, – но каждый вечер звонил ей в условленное время, и, если ее еще не было, я начинал умирать. Однажды она задержалась на два часа против обещанного, и я как сумасшедший бегал возле ее дома и едва успел спрятаться в телефонную будку, когда увидел ее. Из будки я и позвонил.
– Где ты? – спросила она.
– Не очень далеко, – сказал я.
– Ты что, ждал меня?
– Нет, я звоню по пути домой.
– Ты… ты можешь приехать, – сказала она, – только я очень устала… Эти несчастные мужики… Им бы только глазки строить. Я заработала всего шестьдесят рублей.
Она просила, чтобы я не подходил к ней, когда она с этюдником сидит на Невском, и я только раза два нарушил свое обещание, но она меня не видела. Оба раза работы у нее не было, и она казалась мне такой беззащитной…
Ее родители и бабушка жили во Владимире, где она окончила художественное училище. «Когда я куплю свой дом…» – часто начинала она разговор или: «Когда приедет моя бабушка…» Бабушка была из рода священнослужителей, но в Бога вроде не верила. Не верила и внучка, хотя с Богом у нее были какие-то свои отношения, которых, скажем, не было у меня. Детство ее прошло возле церквей, дядя был иконописцем, и она хорошо разбиралась в иконах. Несколько икон, написанных ее рукой, гуляли по частным коллекциям.
– А что, – хмыкала она, – если человеку хочется иметь восемнадцатый век?
Еще один коллекционер имел акварель «настоящего Шагала», выполненную ею.
– Пришлось повозиться…
– Так он знает, что у него подделка?
– Конечно, он сам меня попросил. Но теперь Шагал висит у него на стене, и все считают, что это подлинник. По-моему, он скоро тоже начнет так считать. Он уже говорит: «Мой Шагал,