Дома ее не было.
Я сначала даже решил, что ошибся двором, до такой степени странно было увидеть темные окна второго этажа. Все эти два месяца каждый вечер я заставал ее дома, ничем не занятую, и день мой начинался и заканчивался на той минуте, когда она заплетала свою русалочью косу перед зеркалом, стоя ко мне спиной.
Ничего особенного, просто она вышла в булочную. В магазин. Гулять… Какие еще магазины в восемь часов вечера, когда тут все закрывается в 18.00!
Она появилась уже почти в одиннадцать. Страшно усталая, осунувшаяся и еще более несчастная, чем днем на репетиции.
– Что случилось?
– Когда?
Я злился. Злился, что она пришла тогда, когда уже пора спать, злился, что она не дает себя обнять, злился, что она не говорит, в чем дело, и ждет, что я сам догадаюсь. Стоит нахохленная у двери в куртке и не хочет ничего.
– Ты ревнуешь меня? – спросил я наугад.
– Я? – она растерянно уселась на пол прямо в куртке. – Я… да, ревную. Наверно.
– Что ты такого увидела в этом бестолковом Avoir?
– Я же вообще никогда не видела, как ты танцуешь, – она отворачивалась и не давала даже взять ее за руку. – Это все не похоже на балет.
– Это и не балет, – сказал я очень терпеливо, – это хореография Реды, в которой сколько угодно сложностей, но к арабескам и двойным ассамбле в воздухе они отношения не имеют. Но Avoir – это и не танец, это композиция на бис. Жерар написал ее специально для того, чтобы красиво завершить аплодисменты.
– Жерар – это ваш композитор?
– Композитор. Автор проекта. Продюсер. Жерар Пресгюрвик.
– Слушай, – спросила она вдруг, резко повернувшись ко мне, – ну неужели вы привыкаете к этому постоянному контакту? Неужели можно отключить чувственность, когда трогаешь девочку-балерину?
– Да никто не отключает эту чувственность, я же говорю. Привыкаешь. Ну привыкаешь, Марта. Вот смотри, раньше тебя дергало, когда я только до твоей косы дотрагивался, а теперь тебе все равно.
– Так уж и все равно, – она убрала косу за спину, – просто меньше трепета.
– Хорошее слово трепет, – задумался я, – да, пожалуй, трепет я помню хорошо. Когда в Академии начинался дуэт, меня месяц все это тревожило и беспокоило. Да, девочку-балерину в пятнадцать лет держишь с волнением.
– Любую?
Я редко вспоминал учебу. Академия казалась осколком другой жизни, которая уже кончилась насовсем.
– Поначалу любую. Потом только ту, которая нравится.
– И что, это все время трудно – держать девушку, которая нравится?
– Значительно трудней держать ту, которая не нравится, – сказал я насмешливо, вспомнив отчаянные ссоры на последнем курсе перед выпускным спектаклем. – И не только держать, а вообще танцевать. Говорить. И даже здороваться с ней на уроке. Вот и теперь.
– А что, тебе никто теперь не нравится?
– Мне