– Больно мне не сделай, – вырвалось у меня.
– Если ты не будешь останавливать дыхание, никто тебе не сделает больно.
Я смотрела на него и все ждала, когда же станет стыдно или страшно, но делалось только теплее где-то у сердца и в запястьях, да еще какая-то нежность поднималась от спины наверх к горлу.
– Ды-ши, ды-ши, чайка Марта Ливингстон, – повторил он по слогам внятным шепотом.
– Я русалочка.
– Martha le mermaid…
– L'ondine, – поправила я уже почти не слушавшимся меня голосом. – Привыкай… То есть запомни.
– А чего еды никакой нет? – спросил он утром, потягиваясь. – Разве мы вчера все съели?
– Что все? – у меня болели руки, особенно запястья, но все тело ощущалось невероятно живым и странным. Больно не было. Стыдно тоже не было, и не было мерзко, хотя я была уверена, что это накатит. Мы же не в браке. Меня никогда не пустят в храм.
– Орехи были… – он стоял перед открытым холодильником, разминая руками шею, наклонял голову то вправо, то влево, словно надеясь, что там что-то появится. – Ты не купила ничего? Сегодня воскресенье, мы тут нигде еду не добудем. Магазины на замке.
– Почему на замке?
– Потому что у французов рабочий день – святое.
– Я тебе вчера показывала свой кошелек.
– Точно, – он хлопнул дверцей холодильника и сел обратно на кровать. – Деньги. Решим вопрос, Марта. Сколько тебе нужно денег на неделю?
Я молча смотрела на него, растекаясь от тепла по всему телу и боли в запястьях (упала, что ли? Или подвернула ночью?). Я оставила все и приехала с ним в Париж, мне некуда ехать назад, а он спрашивает про деньги.
– Уффф, Марта, начинай разговаривать, – сказал Джонатан весело. – Молчание золото, но столько золота просто некуда класть.
– Деньги… – сказала я шепотом, сглотнула и поняла, что голоса нет.
Джонатан покосился на меня, пожал плечами, изобразил углом рта сочувствие, шлепнул бумажку в 100 евро на тумбочку и рухнул спиной на кровать, ловя одной рукой оба мои запястья.
– Martha le mermaid… русалочка…
– L'ondine, – пробормотала я куда-то в его волосы, но он, кажется, уже не слушал.
9. Джонатан. La haine
La haine! Qui fait de vous des malheureux Ненависть! Она делает вас несчастными
Я тысячу раз пересматривал первую версию «Ромео и Джульетты». Ничего ценнее, чем старый диск с этой записью, не было в моем доме, и ничего не было веселее тех вечеров, когда мы всем курсом подробно рассматривали постановку и пытались повторить это. В Академии я был уверен в превосходстве классического балета над любым танцем мира, но всего один DVD-диск смог переубедить меня.
Но наступил день, когда я впервые стоял на сцене дворца Конгрессов, одетый не в трико и балетки, а в спортивные штаны и танцевальные кроссовки (в Академии Вагановой их носили преподаватели, которым уже не было нужды что-то показывать студентам). И чувствовал страшную неуверенность. Подбадривали меня две вещи: факт нахождения здесь (меня взяли, взяли!)