Он нарывался. Но сегодня для решающей встречи был категорически неудачный день. Андрей был в обновке – долгожданной, фасонистой. Куртку из мелкорубчатого импортного вельвета мать дошила вчера поздно вечером. Повезло: одна из клиенток купила больше материала, чем нужно на костюм. Брала в Москве, за большие деньги, как сказала мать. Ширина у ткани была нестандартная, осталось много обрезков, которые благодарная заказчица забирать не стала. Даже не обрезков – роскошных лоскутов, из которых мать за пару вечеров соорудила Андрею куртку. Вчера она все гнала его в постель, но он ходил кругами – уже готовый ко сну, наспех умытый и с остатками мятного «Жемчуга» на зубах. «Ты только нос моешь. А щеки? А шею?» – мать отвлекалась от шитья и, лизнув носовой платок, оттирала с его лица то ли реальную, то ли воображаемую грязь. Андрей сердился, прятался в своей комнате, но потом снова вскакивал с кушетки и на цыпочках шел на кухню, где сидела за столом мать. Швейная машинка – старенькая, но надежная, подольский клон безотказного «Зингера», была уже зачехлена. Мать пришивала пуговицы, тоже шикарные, металлические, почти фирменные. Все, последняя! Он выхватил куртку из рук матери, надел – мгновенно! – и вышел в прихожую, к гардеробу с зеркальной дверцей. С синими сатиновыми трусами и клетчатыми тапками куртка, конечно, смотрелась не так чтобы очень. Надо бы джинсы, сапоги вроде ковбойских… Ну и ладно, вещь все равно получилась классная, рыжая, как львиная шкура. И что из лоскутов – совсем незаметно. Умеет мать, не зря заказы косяком идут. А карманы – объемные, с широкой обстрочкой – он придумал сам, точнее, подсмотрел у актера во французском боевике. Как там его?.. Да неважно! Андрей встал перед зеркалом прямо, повернулся в профиль, втянул живот и выдвинул челюсть.
– Ну что, доволен? – С кухни вышла мать, снова что-то стерла с его щеки. – Когда ж ты умываться научишься? Такой большой, а…
– Нормально. Пасиб. Я надену завтра? – Увертываясь от ее руки, неловко и болезненно изогнул шею. Вельветовый воротник мягко прильнул к ней, будто обнял.
– А не застынешь? Вроде мороз обещали.
– Я свитер пододену. Все, я спать! – Последние слова он выкрикнул шепотом уже из своей комнаты. Там аккуратно снял куртку, повесил на спинку стула, сдвинул его ближе к изголовью кушетки. Приподнял один рукав и устроил рядом с подушкой, лег, положил руку на бархатистую ткань и моментально уснул.
Сейчас он стоял, зажатый в вонючем углу, и жалел только об одном: что не додумался снять обновку и сунуть в сумку. Напротив стояли враги. Их было трое: Калякин, Калашов и Никонов.
Заводилой был Петька Калякин, которого Андрей помнил пухлым малолеткой, шкодливым, но добродушным. Уже во втором классе Калякин сполз с неуверенных «четверок» на полновесные «трояки»; а в нынешнем восьмом не слишком успешно балансировал между «удом» и «неудом» по всем предметам, включая поведение. За последний год он сильно изменился: Андрею иногда казалось, что Петька вырос раза в два – и в высоту, и в ширину. Вечно какой-то замызганный, с огромными ногами в уродливых ботинках местной артели, с лицом, напоминающим разваренную картошку в мундире.
– Ну что, Барганов, допрыгался, говнюк? Довыступался, сморчок. Страшно, да? А ты не бойсь! Мы тебя постепенно. Сначала вот Серёня тебя маленько…
Калашов, которого все и всегда называли только Серёней, внешне был полной противоположностью Калякина: стройный, даже изящный, невысокий – всего на полголовы выше самого Андрея, все восемь школьных лет стоявшего на физкультуре последним. Серёня неплохо учился; кажется, даже читал книжки. Только в лице его была какая-то мерзотность и почти неуловимая схожесть то ли с крысой, то ли с хорьком.
– Давай, Серёня, готовсь! И ты, Никонов, тоже! Че ты там? Иди сюда, придурок!
Зачем Калякину в его свите понадобился Никонов – сутулый, почти горбатый парень с унылым лицом и непропорционально длинными руками, Андрей мог только догадываться. Похоже, Петьке просто нравилось иметь неограниченную власть, пусть даже над недоумком. Но ради этого терпеть Никонова? Каждый день, не только в школе, смотреть на его слюнявый полуоткрытый рот; на то, как длинными пальцами он без конца ковыряется в носу, вечно заложенном, делающим его голос тошнотворно гнусавым? А хуже всего было то, что Никонов жрал свои сопли! Андрея передернуло.
– Че дергаешься, Барганов? Страшно? Или холодно? Че, не греет куртец? Пацаны, прикиньте, какой у этого недомерка куртец модный! – Калякин смачно поцокал языком. – Откуда, Барганов? Папаша из Ма-асквы привез? Он же у тебя ма-асквич бывший, кажется? Или мамаша у клиентов матерьяльчик притырила? Моя мать говорит, что она от каждого заказа хоть кусочек,