Контролируемая авария. Наталья Антарес

он сделал то, что сделал, и даже самое чистосердечное раскаяние не принесет ему облегчения страданий и мира в душе. Парень из бывшей советской республики, покоривший Европу ценой собственного безумия, и павший жертвой не то слишком честолюбивых амбиций, не то фанатичной преданности своей мечте – Урмас Лахт не выдержал этой неподъемной ноши, а я не догадалась подставить ему плечо, он стремительно падал в бездну, а я так и не протянула ему руки. Я привыкла неизменно видеть Урмаса собранным, подчеркнуто вежливым в общении, сдержанно улыбающимся при встрече и крайне редко позволяющим себе открыто проявлять эмоции, не подозревая, что в это самое мгновение творилось у него внутри. Да что говорить обо мне, вероятно, для каждого, кому доводилось с ним работать, Урмас всегда выглядел классическим воплощением расхожих стереотипах о выходцах из Эстонии: хладнокровный, невозмутимый, порой чересчур задумчивый и оттого будто бы слегка медлительный. От подобных людей окружающие никогда не ждали выдающихся достижений в профессии, равно как и необдуманных поступков, совершенных под воздействием внезапного порыва, и уж тем более сложно было распознать за олимпийским спокойствием второго пилота невероятную, почти патологическую одержимость авиацией, в результате приведшую к тому, что Урмас не смог просто так расстаться с небом, а нашел поистине дикий и варварский способ напоследок заявить о себе.

      Еще совсем недавно я шарахалась от второго пилота, как черт от ладана, и старалась по возможности держаться от него на относительно безопасном расстоянии, и уж точно даже в кошмарном сне не могла представить, что буду настолько искренне и крепко его обнимать, безоговорочно поправ свои моральные убеждения. Честно сказать, я особо и не пыталась разобраться в своих нынешних ощущениях, так как прекрасно знала, что любая попытка подвести логическую базу под свои чувства к Урмасу заведомо обречена на сокрушительный провал. Я готова была сотню раз повторить те слова, что я кричала ему через наглухо заблокированную дверь кокпита, и раз у меня оставалось лишь несколько предрассветных часов, я собиралась провести отведенное время в объятиях Урмаса – у меня ведь тоже присутствовала своего рода мания, только если второго пилота неистово влекли самолеты, то я у меня не хватало мужества сопротивляться навязчивому влечению к нему.

      Глаза Урмаса были закрыты, но светлые, жесткие ресницы часто трепетали на плотно смеженных веках. Периодически второй пилот кашлял, сдавленно стонал и рефлекторно касался багровеющей на шее борозды от ремня. Его лицо заметно порозовело, тонкие губы больше не пугали жуткой синевой, но вид у него всё еще был очень слабый и нездоровый – с костлявой старухой с косой он разминулся буквально за секунду до рокового финала, и преддверие этой встречи не могло не наложить свой явный отпечаток. Уже довольно долго Урмас сохранял неподвижное положение тела, притом, что у меня больно затекла поясница, и я бы давно поменяла позу на более удобную.