– А не выпить ли нам по глотку доброй чешской муляки, – неожиданно предложил Литовченко, когда все письма наконец-то были помещены в камин и их остатки медленно догорали, тем самым наводя легкую грусть и желание наблюдать за этим бесконечно, – по случаю расставания, так сказать…
– Ночь на дворе, Вова, – попытался урезонить его Санин, хотя и сам вдруг почувствовал непреодолимое желание, как можно дольше ощущать этот последний армейский день в части, день, казавшийся когда-то таким далеким и несбыточным, до наступления которого солдаты порой считают часы и постоянно в мечтах пытаются представить, каким он будет. Это ведь не просто день, а день накануне Дембеля, а значит Свободы, и, как бы там ни было, именно в этот день к долгожданной радости подмешивается и немного грусти. Расставание с друзьями – это понятно. Но оказывается еще и расставаться с любым периодом жизни, даже далеко не безоблачным, тоже грустно хотя бы потому, что понимаешь – ты выдержал, победил и теперь за это получаешь награду – былую Свободу. И это тоже была Жизнь, хоть и нелегкая. Но твоя Жизнь.
– Ну и что? – подозрительно уставился на неожиданно глубоко задумавшего друга Литовченко.
– Где возьмем в такое-то время?
– Это уже детали, – успокоил его Вова, – было бы желание. Дежурный по штабу!
В кабинет вбежал заспанный сержант из переправочно-десантной роты, пост которого находился как раз возле комнаты уничтожения секретной документации.
– Корчму «У Марека» знаешь?
Сержант понимающе кивнул.
– Вот тебе двадцать крон. Купишь нам с сержантом бутылку вишневой или клубничной муляки – какая будет, а на сдачу можешь себе конфет или еще чего… Только быстро! Приказ понятен?
– Так точно.
– Ну, одна нога здесь – другая там!
– А если товарищ старший лейтенант Ярош, дежурный по части, ненароком встретится?
– Скажешь для прапорщика Литовченко, пусть привыкает.
– Понял. Разрешите выполнять?
– Да давай уже!
После первого стакана вишневой муляки, которая по вкусу напоминала родное домашнее вино, грусть не исчезла, а как-то начинала даже нравиться.
– Тёма, а прочитай что-нибудь своё из последнего, – попросил Литовченко.
– Про армию?
– Нет, любовное, что ты ей посвящал.
– Зачем? И так грустно.
– Все равно почитай. Про фотографию.
– Ладно, – согласился Санин и начал читать, —
«Ты проснешься и снова вспомнишь,
Что на свете совсем не одна.
Фотографию пальцами тронешь,
Но молчит, как обычно, она.
Полистаешь