Папуся уже озвучил с деликатной отрыжкой свое неизменное:
– Правомерное принятие – улучшает восприятие.
Рифмы в нем забродили.
Клава на себе знала, чем разброд рифм закончится. Мамусенька первая начнет:
– Клавка вчера со двора не шла. В школе опять училка жаловалась. Себя не жалеешь, в люди ее тащишь, а она – соплюха неблагодарная. Не зря я ее выкинуть хотела, да пожалела сдуру.
Потом и папуся распалится:
– Горблю на нее, а она одно знает: жопой заводной крутить.
– Вот и поучи ее по жопе! – как будто в первый раз догадается мамуся.
Папуся потянется за старым своим ремнем. Еще солдатским.
– Потому что мы не такие были. Старших слушали и родителей радовали. А у этих только сексы и сникерсы на уме! – станет распаляться.
У папуси давно живот как мешок с картошкой и штаны держатся на подтяжках, но ремень он сохраняет специально на Клаву.
Тут уж не убежать. Мамуся хватает Клаву и валит на кровать, лицом в вонючий матрац без простыни. Папуся стаскивает разом и джинсы старые и грубые трусы из дерюги, какие никто в классе не носит. У всех девчонок – гарнитуры, а у Клавы – трусы семейные.
Клава напрягается, ожидая первый удар, но мамуся опытной рукой поглаживает ее попку и кричит:
– Чего затвердела? Расслабься, дура! Когда ебут, расслабляться надо!
Клава покорно расслабляется – и принимает первый удар.
Больно. Очень больно.
Но с какого-то момента и сладко стало делаться. С недавних пор сладость к боли добавилась.
Запыхавшись, папуся лезет всей ладонью с пальцами под Клаву снизу и щупает.
Сладость возрастает, но Клава терпит.
– Сухая еще, – объявляет папуся и хлещет дальше.
Наконец Клава не выдерживает и писается маленькой порцией.
Папуся лезет снова. Шарит придирчиво пальцами.
– Мокрая, – радостно объявляет он, и порка прекращается.
Для Клавы.
– Теперь и тебя, суку, надо! – рычит папуся на мамусеньку.
– Куда тебе! – подначивает мамусенька.
– Известно, куда.
– Поняла, дура? Расслабляться надо! – не забывает мамусенька материнский долг.
И воспитывает личным примером.
Клава всё видит. В упор.
Папуся с мамусенькой засыпают наконец на своей кровати. Как трудились, так и засыпают – в двухъярусной позе. А Клава еще долго не спит. Отползает на свой диван и смотрит в окно.
Вот так – редко, но регулярно ее воспитывают: на новую Луну.
И Бог всё видит, как тоже учит мамусенька. Водит к Спасу и заставляет свечки ставить. Всё Он видит, но ни разу еще Он Клаве не помог.
Но сегодня Клаве не захотелось дожидаться, когда папуся с мамусенькой перегреются и полезут с поркой.
Она пошла боком к двери.
– Куда намылилась?! – заметила мамуся.
– Куда! Побрызгать хочется.
– Смотри. Быстро назад. Станешь на кухне болтаться – убью потом!
На кухне колдует над кастрюлями соседка Антонина Ивановна.
– Чего, Клашенька? Опять бедуешь? Дерутся твои? А бомбочку хочешь? Ликё-ёрную!
Соседка ликерными конфетами зря не разбрасывается. У нее сын Павлик – дурачок. Огромный и бессмысленный. Павлик не говорит, а мычит только, и имени своего не очень понимает. Иногда он начинает «колобродить», и однажды в коридоре, заколобродив, прижал Клаву. И с тех пор Клава с соседкой приспособились в полном согласии: как Павлик заколобродит, соседка зазывает Клаву к себе, Павлик сажает ее на жирные мягкие колени и начинает ползать по ней толстыми пальцами. Начинает сверху и спускается туда же – куда и папусик лезет проверить, сухая ли еще и пороть ли дальше? Павлик спустится, посопит и успокоится. А соседка за это еще и большую конфету с ликером даст – бомбочку. И через мамусю подарки Клаве добавляет – тряпки всякие поношенные, пироги на праздники. Мамуся берет, а про пристрастия Павлика не догадывается. Догадалась бы – убила!
– Не могу сейчас, теть Тонь. Мамусенька ждет.
– Зайди на минутку, Клашенька. Мой совсем – заколобродил.
– Потом, может. Заснут мои.
Клава двинулась к себе. А соседка следом. Как бы случайно – ведь по дороге им из кухни.
Но перед Клавиной дверью соседка резко схватила ее сзади, толкнула к своей двери и вдавила в комнату. А там сразу перехватил дурной сопящий Павлик.
И не вырваться.
Павлик сегодня сопел и ползал пальцами дольше чем обычно.
Павлик хоть и дурной, но добрый, больно ей никогда не сделал, и Клава даже рада бывает ему помочь, тем более, что ей и не стоит ничего. Но сейчас она сидела вся окаменелая и