На Красную горку наступает сезон свадеб. Невеста переполнена радостью, родители рыдают от долгожданного счастья, а жених… ну а что жених? Он тоже счастлив. По-своему. Раз кругом все счастливы.
В общем, если когда и жениться в Москве, то на Красную горку. Причем лучше успеть в неделю до второго воскресенья после Пасхи. В этом году особенно. Сразу за ней наступает май. Месяц чудесный, радостный, весенний. Жениться в мае никто не запрещает. Но ведь потом всю жизнь будешь маяться, о чем каждой невесте доподлинно известно, не говоря уже о ее матушке. Нет, не будем в мае играть свадьбу, и уговаривать нас не надо… Нет и еще раз нет. Только в первую неделю Красной горки… Иначе в семейной жизни век счастья не видать.
Сразу после Пасхи Москва преображается. Белокаменная украшается свадебными платьями, как снегом. У нас, к счастью, не Англия, в которой королева Виктория только в сороковых годах нынешнего века завела моду на белые платья. До того бедняжки-невесты выходили замуж в зеленых или черных. У нас белый цвет принадлежит невестам издавна. Потому каждая витрина магазинов модного и готового платья, модных салонов и просто портновских заведений украшена свадебными новинками последнего парижского сезона.
Магазины торгуют миртом и померанцевыми цветами[6], живыми или искусственными, из каких должен состоять венок на голове невесты и букетики, приколотые на лифе и рукавах. Торговцы сбывают рулонами белые ткани. Кто побогаче, шьют невесте платье из репса, атласа, фая и прочих тяжелых шелковых материй. Другие берут кашмир, альпагу и тарлатан. С вуалью тоже забота: должна быть из хорошего тюля – tulle maline или tulle illusion, а еще лучше из настоящих кружев. Ну и тому подобные хлопоты, никому не интересные, кроме девиц и подруг…
Белый вихрь заметает Москву. Носит по улицам ошалевших невест, их подружек, матушек, тетушек, свах. Среди женского водоворота мелькают тонущие женихи. Нет, положительно свадебный сезон в Москве – самое волнующее время, от которого голова идет кругом, а кошельки пустеют окончательно.
В распахнутое настежь окно городского дома[7] в Малом Гнездниковском переулке дул простой апрельский ветер, не слишком теплый и ласковый. Кипучей натуре обер-полицмейстера Власовского уже было жарко. Он приказал вскрыть рамы, заклеенные на зиму, и напустил в кабинет весенний холод. Посетитель, который стоял перед ним навытяжку, не любил мерзнуть, особенно весной, но сделал вид вдумчивый и внимающий. Что после многих лет полицейской службы выходило у него на редкость достоверно.
– Это что же такое творится, Михаил Аркадьевич? – спросил Власовский, подставляя ветру спину, а лицо своему подчиненному.
Вопрос ответа не требовал. Статский советник Эфенбах знал наверняка – потому что изучил повадки обер-полицмейстера Москвы как капризы своей жены. Сделав карьеру, какой позавидовал бы любой чиновник, а тем более человек с особым происхождением, доставшимся от родителей,