–Нина Степановна, а этот «Променад» не Мезенцевым принадлежит? – с замиранием сердца спросила я, -вы, случайно, не знаете?
–Нет, она еще и вопросы задает! – откровенно не одобрила моего вынужденного любопытства бригадирша, – вроде бы, говорят, им. Да у нас в Перовске почти все Мезенцевым принадлежит, тебе-то с этого что?
–Ничего, просто спросила, – я в изнеможении опустилась на Нюркину кровать и ничком упала на подушку, – завтра утром буду. До свидания, Нина Степановна.
Наверное, все было вовсе не так страшно, как я себе сходу нафантазировала, но у меня почему-то никак не выходило выбросить из головы картину следующего содержания: вот я, в застиранном оранжевом жилете с лыжной палкой и бумажным мешком в руках сосредоточенно избавляю прилегающую к «Променаду» территорию от бутылок, бумажек и прочего в ассортименте оставляемого не слишком чистоплотными горожанами мусора, а в этот самый момент к парковке подъезжает на своем скутере ничего не подозревающий Айк, мы с ним сталкиваемся лицом к лицу.
Как же прекрасны и благословенны были те далекие времена, когда опасающиеся разоблачения дамы носили широкополые шляпки с густыми вуалями… А мне что предлагается делать? В двойной накомарник облачиться?
ГЛАВА XV
Вариант с накомарником, даже вздумай я рассматривать его на серьезной основе, выглядел абсолютно несостоятельным, благодаря слаженным действиям борцов с москитами, подчистую вытравивших досаждающих жителям Перовска кровососов, и мой вызванный полученным от Степановны «пренеприятнейшим известием» душевный разлад внезапно достиг своего апогея. Как и у всех бывших наркоманов, повышенная стрессоустойчивость не относилась к числу моих несомненных достоинств, и если до этого момента у меня еще получалось держать себя в руках и благополучно избегать истерических припадков, то сейчас почти забытая эмоциональная болтанка в полной мере дала о себе знать.
Меня нещадно душил кашель, к горлу тугим комком подступали рвущиеся наружу рыдания, голова раскалывалась от боли, глаза слезились, а накопившийся за долгие месяцы негатив настойчиво требовал выхода, заставляя дико молотить плотно сжатыми кулаками о Нюркину подушку в пестрой цветастой наволочке. Больная и подавленная, без копейки денег в кармане, с ужасающими перспективами неизбежного раскрытия своего инкогнито – это было слишком для меня одной.
Меня бешено колотило не то от холода, не то от ненависти к самой себе, я пыталась