– Стой! Куда?
– В Ленинград, – ответил я подошедшему ко мне красноармейцу в летней пилотке. Проверив документы, патрульный, улыбнувшись, заметил:
– В Ленинград едва ли пройдешь, смотри не сбейся с пути, а то попадешь в гости к немцам.
Спасибо дал закурить.
Покурил, напился воды, как будто легче стало. Двинулся в поход.
Иду по краю проселочной дороги. Кто-то шевелится в лесу, впереди какой-то шум. Холодный пот выступил. Что делать? Идти или подождать? Ждать хуже: могут подумать, что испугался.
– Товарищ, нет ли спичек? – спросил чей-то голос.
– Нет. А вы кто такой?
– Колхозники мы, из деревни. Деревню бомбят, вот мы и живем в лесу, вырыли себе землянки, здесь и находимся.
– Нет ли чего-нибудь поесть?
Холодная картошка, печеная, горелая, сплошной уголь, с голодухи показалась вкусной, ем да расспрашиваю. Как пройти? Скоро ли Шлиссельбург? И т. д. Бедные ребята, старики, прогнали их с насиженных мест.
Пользуясь присутствием людей, проспал спокойно три часа.
6 сентября [1941 года]
Весь день и вечер в дороге. Вдали виднелся большой населенный пункт.
Ночь. Вот пристань. Меня ведут мимо нее в милицию. Тут свои порядки, мало иметь документы, надо еще иметь отметку местной милиции. ‹…›
Силы на исходе. Иду по улице, не пьян, а шатаюсь из стороны в сторону.
Прилег отдохнуть на скамейку у пристани. Резкий свисток. К пристани подошел небольшой пароход, такие, какие ходили по Неве. На берег вышел военврач, в белом халате. За ним вынесли на носилках 12 тяжелораненых молодцов. Стоны, крепкая ругань, лужи крови. ‹…›
7 сентября [1941 года]
Едва прибывший катер пришвартовался к пристани, завыла сирена, предупреждающая об авианалете. ‹…›
Иду на вокзал станции Шлиссельбург[17]. Пикирующие бомбардировщики бомбят Дубровку. Тут войска, мирные жители. ‹…›
7 часов вечера. Стервятники на бреющем полете строчат из пулеметов, лежу в кустах, Слышу неприятный свист пуль. Неужели мне суждено здесь погибнуть? Не выполнить слово, данное при прощании. Алексей Михайлович! Зина! Я рядом с вами, горю желанием быть вместе с нашим тесно спаянным коллективом. Я дал вам слово, слово товарища, большевика, и во что бы то ни стало его выполню.
10 часов. Отбой воздушной тревоги. Поезд мчится в Ленинград. Не верю, пока не окажусь на перроне Финляндского вокзала, я же ленинградец. Мельничный ручей, Пискаревка, Ленинград. Любимый, моя гордость, каким ты стал для меня дорогим и близким. Вновь я твой, только уставший и слабый, с непослушными ногами.
Телефонная будка. Автомат. Не могу воспользоваться: нет денег. Звоню из кабинета дежурного:
– Кто у телефона?
– Кириллова.
– Тоня, говорит Бернхардт.
– Кто, Бернхардт? Товарищ, не говорите глупости, Бернхардта нет, он пропал без вести.
– Как пропал, да я у телефона, Тоня?
Но она уже повесила трубку.
Звоню снова:
– Тоня, дайте мне к телефону Алексея Михайловича.
Буркнув