Стаскивая с себя обтягивающие джинсы, Любка суетливо пыталась целовать Сашкин живот. Сашка тянул с нее зацепившуюся за трехразмерную грудь белую майку-безрукавку и пытался прочесть надпись английскими буквами: «N”, “O” – нет! Значит, с другой стороны должно быть “ЕС”.
Ласкающими движениями опустил руки на Любкины бедра, легко приподняв, вынул женщину из спутавших ноги американских штанов и бережно усадил на край стола. Мелькнули ошалевшие Любкины глаза и искомая надпись на майке “Ес”.
– Что и требовалось доказать, – потянул вверх края майки, позвал ласково, – Любаша.
Женщина подняла руки, и майка уже не мешала прижаться к горячему Сашкиному телу. Сжимались в объятиях на краю стола, и обоим хотелось еще ближе, сливались телами друг в друге.
– Не спеши, – шепнула Любаня, а могла и не говорить. Сашка сам чувствовал и хотел длить до бесконечности минуты блаженного соединения.
– Я, между прочим, жена и мать, – отталкивая Сашкины руки, Любаня пыталась натянуть на себя джинсы, ее груди при этом широко раскачивались, и Сашка старался поймать их ртом. Не выдержав сладкой пытки, прижалась плотно. – Одиннадцать. Сейчас Михалыч придет работу проверять.
Торопливо оделись, намазались антикомарином и вышли на воздух. Сашка закурил, начал не спеша разматывать шланги газорезки. Краем глаза отметил открывающуюся дверь прорабской и спускающегося по ступеням Михалыча.
Пока прораб преодолевал под палящими лучами двухсотметровое расстояние, Сашка проверил давление в баллонах, продул шланги, зажег «розочку» и сделал первый рез.
– Сегодня дорежешь? – на Михалыча жалко было смотреть.
Теперь он уже не зевал, а жадно глотал ртом и носом воздух, который в северной природе и в добрые времена дефицит, а в июньском пекле просто растворяется и теряется в зное.
– Не суетись, Михалыч. Все тип-топ будет. Езжай смело на обед.
– А ты?
– У меня с собой. Еще и прикорну минут несколько.
Сегодня ладилось все. Перерезав арматуру на трех сваях, Сашка перестал думать о работе. Пальцы сами открывали и закрывали нужный вентиль, раскаленная солнцем арматура мгновенно прогревалась и выгорала в кислородной струе. Сашка думал… ни о чем. Он двигался от сваи к свае, подтягивал за собой шланги, и хотел, чтобы свайное поле было бесконечным, чтобы день не кончился никогда, и, чтобы Любаня, чей взгляд он чувствовал спиной, позвала его обедать.
Они ели из нержавеющих мисок легкий летний супчик. Не отрываясь, радостно смотрели друг другу в глаза и, перебивая, взахлеб говорили о детях: Сашка – о своей трехлетней Светке, оставшейся с матерью на Большой земле, Любка – о первокласснике Федоре, и двухлетней красавице Дашке.
Сашка