– Конечно же напишу. Я рад помочь.
Когда письмо было написано, Сергей продиктовал адрес. Услышав адрес, Степан Андреевич сменился в лице и побледнел. Андрей никогда ранее не замечал в отце таких перемен.
– Что с тобой, папа?
Степан Андреевич взял себя в руки.
– Ничего-ничего, ребятки. Это, видно, от волнения.
Пришло время прощаться. Степан Андреевич, тепло простившись с ребятами, вышел из больницы. Он вернулся домой и лег на диван. «Сын-сын, мой Сережка!» – стучало у него в висках. «Двух мнений быть не может. Его мать – Евдокия Николаевна Зацепина. Ведь такая только одна. Боже мой, что же делать? Как мне себя вести? Как рассказать об этом Сергею? Поймет ли меня? Да и захочет ли понять, что я тогда не мог поступить иначе? Ах, Евдокия-Евдокия, милая ты моя Евдокия, сколько же я тебе принес горя?! Но не мог же я тогда стать убийцей над человеком, который меня любил, и от разлуки по мне заболел неизлечимой болезнью, названье которой – тоска. О, Боже, за что вы меня так любили?! А вот теперь и плата за вашу крепкую любовь. Лучше бы было, если б я никогда не знал этого чувства. Но я что? Я, может, выдержу удар такой силы. Когда ты сможешь простить меня за мой добрый порыв и непоправимый грех?!». Он еще долго думал, терзал себя мыслями, а под утро забылся, перенося себя к той единственной и незабвенной и до селе недосягаемой любимой женщине.
Прошло уже две недели со дня отъезда Сергея, а Евдокия до сих пор не могла привыкнуть к одиночеству. Впервые за много лет она осталась наедине со своими мыслями. От Сергея, как он уехал, было одно письмо. Сколько раз она перечитывала, прижимала к груди, и вновь принималась читать. Прибегала к ней и Вера поделиться своей радостью. Как-то раз Евдокия шла с работы домой. Ее нагонял Михаил.
– Евдокия, – окликнул он ее, – здравствуй, соседка!
– А, Михаил, здравствуй.
– Что такая понурая, думаешь о чем?
– Думать есть о чем. Дум много, одолели просто. А ты как, Михаил, привыкаешь?
– А мне что привыкать. Я ведь домой вернулся. Здесь у меня отец и дочь.
– А там, на Севере? Там ведь у тебя тоже сын и жена.
– Не вышло там ничего. Пятнадцать лет впустую, сын там – Вовка. Обещал приехать. Дружим мы с ним. Трудно мне без него.
– А то нет, – вторила ему Евдокия. – Конечно трудно. Дети ведь наши. Я по себе знаю. – Голос Евдокии дрогнул.
– Трудно тебе, Евдокия.
– Трудно, Миша! Ох, как трудно!
– Ты, Евдокия, думай, что хочешь, но не верю я, чтобы Степан подлецом оказался.
– И я не верю, Миша, потому и люблю его до сих пор.
– Ох, как бы я хотел, чтобы ты, Евдокия, вновь была счастлива, чтобы вы нашли друг друга.
– Ой, Михаил, да возможно ли это? Может ли это случиться? Это ты от доброты своей желаешь такого. Если б это могло случиться, я бы ему все забыла. Все на свете. – И она не выдержала, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, да так, как плачут люди, которые долго терпят, в себе копят, а уж потом избавляются