– Вещи на стол! – почти угрожайте, без запинок.
Шмоном этакое мероприятие назвать было нельзя. Скорее это походило на просмотр вещей заключенного. Все что дубаку казалось запрещенным, он убирал в сторону. Однако, пока он шмонал следующего за мной, я обошел стол и то, что отмёл у меня дубак, умыкнул в сидор.
В следующей, тоже не малых размеров комнате, стояло уже человек пятнадцать с постельными принадлежностями. В противоположной от входа стене дверь-решетка, явно вход в жерло каземата. А справа, внушительных размеров, «амбразура» коптерки.
– Ну что комендант? – сказал я коптерщику. – Помягше матрасик имеется?
– У нас все имеется, и даже это, – он пальцами изобразил понятную всем выпивохам фигуру и показал на чайник, что стоял рядом.
Я осмотрелся. Пока в комнате не было ни корпусного, ни прочей надзирающей шушеры, я шустро выудил из нычки пятерик и сунул коптерщику. Тот из чайника налил в граненый стакан чуть больше половины водки. И когда я, залпом влил содержимое в себя, коптерщик подал мне кусок сухаря. Прям, как в кабаке.
Прошло еще немало времени, прежде чем я оказался в камере. Камера была огромная, с множеством двухъярусных шконок и всего двумя жителями. По жизни, эти двое были сродни мне. Они тоже катили в крытую, но в противоположном направлении – куда-то на Урал, точно не знали. Было уже за полночь и я, сославшись на усталость от этапных передряг, отказался от «толковища», и завалился спать.
В Красноярске я задержался на каких-то три дня. Но и за это короткое время я было едва не влип в крамольную для себя историю. Все произошло во время прогулки. У прогулочных двориков прохаживался лейтенант, лет двадцати пяти, с лицом отъявленного гестаповца. В дворик я входил последним, но еще не успев переступить порог, услышал как лейтенант изрек:
– Веселее ходить надо, козлы!
– Ты на себя в зеркало смотрел? – Не задумываясь выпалил я, и ни о чем не подозревая, вошел в дворик.
Дверь не закрылась. Уже у дальней стенки, обернувшись, я увидел лейтенанта. Он стоял снаружи, в метре от дверного проема.
– Выйди сюда!? – не крича, но приказывая, сказал он, глядя мне в глаза.
– Так мы вроде квиты, гражданин лейтенант? – ответил я, полагая, что инцидент, таким образом, будет исчерпан. Но я недооценил гестаповца.
– Иди сюда!! – он уже сорвался на крик. На скулах пульсировали желваки.
– Кому надо? Тебе?! Ты и заходи, – здерзил я, зная, что в дворик он не сунется. Ему нельзя сюда заходить, согласно закона, ими же писанного. И он хорошо это осознавал, а потому стоял на своем:
– Ну, иди, иди сюда!?
Он уже, поди, мнит себе, как я загибаясь от боли, харкаю кровь, получая удары яловыми сапогами. Не унимался. Самолюбие ему, видишь ли, подрубили. «Переживешь, говнюк. При иных обстоятельствах,