…Джеймс Джойс был менее категоричен. Госпитализированный в Цюрихскую больницу по поводу перфорированной язвы двенадцатиперстной кишки, он и там продолжал предаваться рефлексии, вопрошая в никуда:
– Неужели меня никто не понимает?
После операции он впал в кому, из которой не счёл нужным возвращаться, отправившись искать понимания в иных пространствах.
…Лев Толстой придавал большое значение предсмертным словам умирающих гениев. Однако никто не знает своего последнего часа, потому Лев Николаевич, подкошенный пневмонией на станции Астапово, был застигнут врасплох – там он, желая выразить невыразимое, прошептал в горячке своему старшему сыну:
– Серёжа, истину… я люблю много… я люблю всех!
…Генрик Ибсен угасал в постели, когда сиделка, желая ободрить старика, сказала, что он сегодня выглядит немного лучше. При этом Ибсен, приподнявшись на локте, строго возразил:
– Как раз напротив!
И, откинувшись на подушку, не замедлил скончаться.
…Бернард Шоу разыграл похожий сюжет, умирая в собственном доме от почечной недостаточности. Сиделка пыталась поднять настроение девяносточетырёхлетнего лауреата Нобелевской премии набором простодушных славословий, завершив их фразой:
– …Вы – наша национальная реликвия.
– Что проку реставрировать этот древний памятник, – возразил Шоу саркастически.
Это были его последние слова.
…Дени Дидро пообедал супом и варёной бараниной, затем, выпив настой из цикория, потянулся за абрикосом. Жена запротестовала, но Дидро выразил твёрдость в своём намерении, воскликнув:
– Чёрт подери, каким образом, по-твоему, он может мне повредить?!
После этого съел-таки абрикос. Спустя минуту жена обратилась к писателю с какой-то репликой, но тот не отреагировал. Она пригляделась повнимательнее и поняла, что Дидро испустил дух.
…Александр Блок, изголодавшийся, нервно истощённый и пребывавший в депрессии из-за того, что ни народные массы, ни большевистские власти не поняли должным образом его поэму «Двенадцать», вознамерился уехать за границу. За него хлопотали Горький и Луначарский, но дело буксовало. По злой иронии, Блок скончался в тот день, когда ему выписали разрешение на выезд. Он уходил тяжело, кричал жене в бреду: «Люба, все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Хорошенько поищи и сожги, всё сожги!» А последними словами поэта были:
– Россия съела меня, как глупая чушка своего поросёнка.
…Марк Твен за год до своей смерти заявил: «Я пришёл в 1835 году с кометой Галлея, через год она снова прилетает, и я рассчитываю уйти вместе с ней». Так оно и вышло. Подкошенный стенокардией, писатель успел сказать дочери Кларе:
– До свидания, родная. Если мы ещё увидимся.
Позже Клара вспоминала:
– Не знаю, возможно мне показалось… Но отец на прощание подмигнул мне.
…Франц Кафка, пожираемый туберкулёзом гортани, умолял врача вколоть ему смертельную дозу морфина, чтобы избавиться от страданий. Его терзали