– О Боже мой! Боже! Что же делать?
Едва он произнес эти несколько слов, как лакей вдруг пребольно шлепнул его по пальцам.
– Это что еще такое? – возмутился слуга. – Вы перебегаете к врагу при первой же опасности? Это недостойно ни француза, ни дворянина!
– А-а, Сатана, так это ты…
– Да, я.
– Кто тебя звал, холоп?
– Как кто? Ты ведь хотел знать историю госпожи Дилуа и маркизы.
– Ты отказался рассказывать мне о них.
– Вовсе нет; я только отложил свою повесть на неделю, которая уже прошла.
– Значит, я валяюсь здесь…
– Уже двое суток.
– А что с Генриеттой?
– Не торопись, хозяин. Ты все узнаешь, но в свое время.
– Неужели Феликс убил бедняжку?
– Если бы он ее убил, то поступил бы разумно – оба избавились бы от мучений; особенно Генриетта, в глубине души она уже устала от роли, которую продолжала играть из самолюбия.
– Как ты можешь такое говорить? Она дышала любовью, которая никому и не снилась!
– Э нет, хозяин! Она уже не любила Леона и, по правде говоря, не любила его никогда.
– Ты, нечистый, готов облить грязью все что угодно!
– Вовсе нет, и объясню почему: Генриетта обожала не Леона, а любовь, которую к нему испытывала. Этот юноша встретился ей как раз вовремя, когда ее душа готова была распахнуться, вот он и стал воплощением ее прекрасных грез; он оказался рядом тогда, когда ее сердце пылало желанием сплестись с кем угодно, лишь бы найти опору. Но Леон вряд ли был достоин той страсти, которую породил; я очень сомневаюсь, что он понял бы ее, если бы только оказался способен осознать всю силу этой любви. Леон давно забыл и думать о Генриетте, считая ее умершей; он женился, обзавелся парочкой отпрысков, которых назвал Нини и Лоло, потихоньку лысеет и быстро наращивает брюшко; он не прочь пропустить пару стопочек и вздремнуть после обеда; совсем недавно он полностью обанкротился и потерял все свое состояние. Если бы Генриетте позволили ввериться Леону, она настрадалась бы куда больше, чем в могиле, ибо в могиле умерли бы только ее надежды на неземное счастье, а в жизни ей пришлось бы пережить утрату всех самых святых чаяний и веры в любовь.
В голосе Сатаны послышалась горечь, и Луицци пристально всмотрелся в него, словно захотел проникнуть в самые сокровенные мысли демона:
– Ты считаешь несчастьем – потерять веру и надежду?
– То было бы бедой для Генриетты – вот и все, что я имел в виду. Терпеть не могу общие теории, из которых выводят абсолютные принципы, – они так же хороши, как униформа. Это все равно что ты судил бы о маркизе дю Валь по поведению госпожи Буре – ведь обе они отдались мужчине после пары часиков общения…
– О, кстати! Так правда, что Люси умерла? И газета не врет?
– Нет. Все верно.
– И это я убил ее?
– Ты спустил курок заряженного ружья.
– Она была в незавидном положении?
– О,