7
Ужасно быть женщиной. Она идет, маленькая, среди огромных, плечистых мужчин, и каждый может ее обидеть.
Она видит наглые взгляды, к ней пристают всякие грязные типы, ее окликают на улице из машин…
Так, наверное, чувствует себя в охотничьем заказнике какая-нибудь особо вкусная дичь.
Как если бы мужчина всегда имел при себе полный бумажник и нарочито тряс им на каждом углу.
Женщина всегда носит с собой свое золото, и ни в каком надежном банке его не скрыть.
8
В воскресенье впустую звонил телефон, Микров брал трубку, чертыхаясь, затем многозначительно потрясал пальцем:
– Молчат, любовнички! – привычно шипел он, и если бы ему пришло в голову хоть посмотреть на меня, то он бы не без удивления заметил, как заливает мое лицо алая краска вплоть до кончиков ушей, ибо – я чувствовала! – что это звонил именно он.
Вечером я сама взяла трубку на кухне и услышала, наконец, его голос. Он спросил, могу ли я выйти на минутку прямо сейчас.
Сердце мое забилось необычайно: я быстренько, встав на табуреточку над раковиной, подмылась и переодела трусики. Микрову я сказала, что опять хочу сладенького. Он ничего не заподозрил, ведь со мной так бывает: вдруг очень захочется сладенького, и я хожу из угла в угол, мучаюсь, деньги жалею или выйти в темноту боюсь, пока, наконец, не решусь и не выбегу до ближайшего ларька…
Жан ждал в машине на углу соседнего дома. Сначала я прошла мимо, оглядываясь, словно шпион. Потом вернулась и нырнула в его машину, как бы в первый раз, весной, в холодную воду… Через три минуты мы доехали до окраины Перовского парка, и Жан выключил мотор.
Мы сделали все быстро и жарко.
Стекла в машине запотели, и я провела ладонью по стеклу, намекая на Титаник. На обратном пути мы коротко и насыщенно поговорили о фильме. Жану, как любому мужчине, понравились лишь те кадры, где тонет корабль. Мальчишки всегда остаются мальчишками. Я купила шоколадку.
– Ну, как, сладенько тебе было? – спросил Микров, глядя, как я, кончив свою трапезу, облизываю пальцы.
– Сладенько, – со значением сказала я. – Ох, как сладенько!
Микров терпеть не может сладкого, которое любят все нормальные люди, что еще больше делает его уродом.
А у Жана какие-то странные, добрые, какие-то оленьи глаза… Хочется писать стихи об этих глазах, об этом чудесном имени, за которым журчанье и Франция, жадная страсть и жажда самой жизни… Только не подымается рука, не время еще: стихи нужно выносить, под сердцем, словно ребенка…
О, ужас! Слово ребенок мне всегда словно острый нож…
Хочется вести дневник, как девушка – с засушенными цветами, строчками, размытыми каплями слез…
9
Я не люблю человечьи глаза.
В них есть что-то колючее, напряженное.
Особый какой-то свет или цвет, что трудно выразить словами.
Другое дело – глаза животных, на них отдыхаешь, в них погружаешься – глубоко…
Правда,