В 1944 году Сережа Яковлев был призван в армию. Его полк стоял совсем недалеко под Москвой.
Как-то раз зимой Мария Феофановна попросила меня поехать с ней. Да я и сама хотела повидать Сережу.
Мы разошлись в разные стороны, чтобы поскорее найти его.
Я шла по засыпанной снегом тропинке, и вдруг моим глазам предстало поистине невероятное зрелище. Мария Феофановна, огромная, в рваном зимнем пальто, нескладно поднимая свои голенастые ноги, шла по высокой железнодорожной насыпи. На груди, укрыв краями пальто, она бережно несла котелок с похлебкой, во много слоев укутанный газетами, чтобы похлебка не остыла.
В двух шагах от нее, почти упираясь ей в спину штыком, шел молоденький солдат. Сказать по правде, Мария Феофановна вполне могла сойти за ловко замаскированного шпиона.
Я бросилась к ней. Но солдат грозно крикнул мне: «Назад! Буду стрелять!».
Тут, к счастью, подоспел Сережа, и все объяснилось.
Впоследствии Сережа Яковлев стал известным киноактером. Он снимался в многосерийном фильме «Тени исчезают в полдень». Тонкий, глубоко психологичный, он сыграл главные роли во многих ставших классическими фильмах: «Дом с мезонином», «Сорок минут до рассвета» и многих других.
Но пора вернуться к нашей довоенной жизни на Маросейке.
У меня была любимая подружка, Лиля Ратнер, жившая этажом ниже, хорошенькая, умненькая и такая же шаловливая, как и я.
Сейчас, когда нам обеим уже за восемьдесят, мы часто вспоминаем прошлую жизнь, и обе, не сговариваясь, чувствуем, что самые романтичные, светлые воспоминания, полные фантазий и тайн, остались на Маросейке в том старом доме с голландскими печами, с постоянно скрипящим темным паркетом.
К папе часто приходили художники. Расставляли у стен картины, громко спорили.
Иногда приезжал Евгений Евгеньевич Лансере. У папы были прекрасные книги с его иллюстрациями – «Хаджи-Мурат» и «Казаки».
Перед его появлением в доме начиналась суматоха. Стелилась свежая скатерть. Мама вынимала и ставила на стол последние остатки старинного сервиза с ее инициалами.
Евгений Евгеньевич был невысокого роста, с несколько облысевшей головой. Но твердые черты его лица, слегка высокомерные, производили впечатление властное и значительное. Его лицо запоминалось надолго.
К столу выходил Самуил Евгеньевич. Лансере был любителем музыки, так что разговор не умолкал. Папа с восхищением говорил о монументальной живописи Евгения Евгеньевича в стиле 17–18 века, о плафонах и настенных росписях в стиле барокко.
Как обычно, чай пили в большой комнате за овальным столом. На противоположных стенах висели два больших портрета. Один – «Дама с розой», написанный Валентином Александровичем Яковлевым. Когда-то мой отец, глядя на этот портрет, влюбился в маму.
Напротив висел еще один портрет моей