«Сокровища пани Ванды! Что ж, вряд ли они ей теперь потребуются. Надо будет приказать интенданту, чтобы актировал эти цацки как трофей. Казна рейха должна пополняться золотым ломом и ценностями!» – подавляя зевок усталости, рассеянно констатировал он.
Внимание Генриха привлекло слабое свечение, пробивающееся сквозь груду украшений со дна шкатулки. Двумя пальцами он вытащил оттуда за тонкую серебряную цепочку овальный медальон-камею. Резной женский профиль жемчужного оттенка на чёрном обсидиановом фоне подклада неожиданно рассеял полумрак комнаты неярким, но каким-то всепроникающим зеленовато-белым светом.
«Занятно!» – подумал подполковник и, небрежно кинув камею на столик рядом со шкатулкой, тут же забыл о ней.
Едва австриец блаженно вытянулся на белоснежных накрахмаленных простынях, как до его слуха донёсся сдавленный женский крик. Звук доносился откуда-то сверху, чуть ли не с крыши больничного здания.
«Похоже, пани Ванде не угодил кто-то из моих офицеров, – стараясь быть здраво циничным, подумал фон Бравен. – Что поделать, молодым мужчинам необходимо иногда расслабляться, особенно при нашей изнурительной, вредной для психики работе».
Чтобы успокоиться, Генрих включил ночник и, как всегда, в подобных, нервирующих его случаях, взял в руки висящий на длинной цепочке рядом со смертным овальный серебряный медальон. В нём хранилась чёрно-белая крохотная фотография. Потрет его сына Вальтера. Супруга Генриха, как и его матушка – вот проклятье рока! – умерла при родах. Малыша Вальтера воспитывала сестра отца, тётка Генриха, славная и честная, лишённая лишних сантиментов женщина, настоящая немка. Она жила сейчас в Кенигсберге в Восточной Пруссии. Пока фон Бравен доблестно служил Германии на Украине, его сын в составе третьей танковой бригады фон Бока готовился вскоре пролязгать стальными гусеницами победоносного немецкого панцервагена по брусчатке главной площади русской столицы. Генрих полюбовался на портрет своего светловолосого отпрыска, двадцатидвухлетнего лейтенанта Вальтера фон Бравена, и, как всегда, совершенно успокоился. Даже ещё один напоминающий звериный женский крик не вывел его из себя.
Генриху была омерзительна сама мысль о насилии над женщиной. Но, во-первых, славянская самка – не женщина, а во-вторых, жизнь диктует своё, и на то и дана мужчине железная воля, чтобы подавлять в себе атавистические ростки жалости и сострадания, слюнявое интеллигентское сочувствие к ближнему. Безусловное право на жизнь имеют лишь истинные арийцы. Яркий пример тому он сам, оберштурмбанфюрер фон Бравен. Приструнив невольную слабость, Генрих абсолютно успокоился и вскоре сладко уснул.
Здоровяка