Когда Чумаков принес большой пакет с гипсом, Сеня погрузил руку в сыпучий порошок и, оставляя на столе белые следы, сказал свое обычное:
– Потянет.
– Для чего тебе гипс? – спросил Чумаков.
– Маски, – сказал Сеня. – Отливаю маски. Хочешь, подарю?
Чумаков пожал плечами, Сеня притащил свою необъятную сумку и вытащил гипсовый слепок, тонированный чем-то коричневым и блестящим – не то африканская, не то азиатская ритуальная маска.
– Спасибо, – сказал Чумаков. – Мне нравится.
– Еще бы, – хмыкнул Сеня, – настоящая работа. Олокун – бог моря, копия подлинника. Вообще-то я их продаю по червонцу, но для тебя – бесплатно. Смотри и радуйся.
– Здесь и смотреть-то не на что, – вмешалась Зина, – страшилище этакое, еще ночью приснится.
Сеня посмотрел на нее как на пустое место, и это позволило Зине поставить точку в своем мнении о нем.
– Мне он не нравится, – сказала она Чумакову, когда Сеня ушел. – Трепло и нахал.
– Ничего, – сказал Чумаков, – это бывает. Он художник и ему можно прихвастнуть.
– Ах! Ему можно, а остальным нельзя?
– Он очень одинок, – вздохнул Чумаков, быстро устававший от женской вздорности, – и несчастен, оттого и пыжится.
– Ты еще пригласи его к нам жить!
– И приглашу, – сказал Чумаков, – приглашу к себе жить.
Собственно говоря, Сеня не сразу переселился к Чумакову, но стал заходить почаще, и, если не был слишком пьян, с ним можно было долго и увлекательно беседовать о самых различных вещах. Конечно же, Сеня не владел тремя языками и о каратэ знал не больше школьника, посмотревшего парочку фильмов, дело было не в этом, ибо как художник он и в самом деле хоть что-то да значил. Чумаков потом специально ходил смотреть на тот семейный портрет. Он не слишком хорошо разбирался в искусстве, но портрет ему понравился. Чувствовалась в нем легкость уверенной руки, умеющей держать не только стакан с вином. Хозяин всерьез гордился портретом и даже приделал к нему рамку из золоченого багета, что выглядело забавно и убедительно.
Популярность Сени с тех пор еще более возросла. Слух