Что же до героя… Моя 4-летняя дочь слово герой понимает однозначно с префиксом супер – тот, кто всех спасает. Так что, пусть лучше будет – главный персонаж. Себя бы спасти – не до других.
По всем приметам такому персонажу не бывать главным героем, если бы не уважаемый автор. При этом он, оказывается, способен на отличные от нуля поступки. Возможно, чувствует, что мы за ним наблюдаем, угрюмо бурча себе под нос. Подобное наблюдение способно изменить поведение не только элементарных частиц, но и микроорганизмов типа Виктора Служкина. Хотя до образа Роберта Рождественского, когда «на всей Земле не хватило мрамора»[1] 1тут все равно не дотянуться, но…
Первая ассоциация отравленного разума – фантомная боль. Это когда органа нет, а он болит. Героя этого тоже быть не должно. Его взаимодействие с собой и с остальными персонажами мало, что иррационально – деструктивно. Но создатель настаивает. Зачем? Проявить более выпукло окружающие его сущности? – Едва ли автора это вообще интересует – ну по крайней мере – по остаточному принципу. Фантомен не только главный герой, но и весь его контекст. Цветовой баланс отношений безжалостно выкрашен в страдальчески тоскливые тона, а в центре – человек с говорящей фамилией мечется в поисках и отрицаниях. И это единственный характер, препарируемый под микроскопом. Остальные – так, широкими мазками.
Ищет, понятно, любовь. И ведь находит и в разнообразных ракурсах. Едва ли не каждый день. Ну справедливости ради, конечно, не любовь это отнюдь – так, кувыркания, не возбуждающие впрочем никаких эротических переживаний. Хотя, в качестве стартовой точки – почему нет? Из чего-то же произрастает любовь и в наше техногенное время. Но вот беда: не гожа, всякий раз не соответствует желаемому образу. Отсюда неприятия и многочисленные попытки последующего разрушения – тоже вполне успешные.
Ну автор-то чем тебе не угодил? – спросите – вроде всё вкривь и вкось – на жизнь похоже. Как сказать – слишком вкривь. Если истина не может быть абсолютной, а также любовь – герой – вот тоже этим тяготится – будем лузерство абсолютизировать? Не верю я как-то в идеальные модели, пусть и с отрицательным знаком.
Но отравляет книга не этим. Мало ли неудачников – пусть и не столь абсолютных. В себе всегда есть возможность покопаться и всплакнуть, чего уж. Однако, наш в результате своих экстатических трепыханий приплывает в исходную точку и надежд на перемену участи творец ему не оставляет. Даже намёков ведь не делает стервец! Жалко, должно быть, модель ломать…
Апдейт после просмотра одноимённой экранизации.
Удачный кастинг – Константин Юрьевич может, наверное, в любой характер вжиться и ярко подать. Но такие надломленные типы это прямо его. У меня его образ прямо врос в этого персонажа. Возможно, оттого что читал я, уже зная о фильме вообще и об исполнителе главной роли – тем более. И тем более я благодарен К.Х. за то, что он для меня визуализировал и то, что не вошло в итоге в фильм. Весь этот неуклюжий секс и прочие метания этого с позволения сказать протагониста.
Ну фильм полутонов не добавил, хотя довольно близко к тексту передал. Герой предстал ещё бОльшим бивнем и лузером, так сказать, для пущей однозначности. Сыграно всё вполне качественно. Уверен, те, кто ругают – больше возмущаются фабулой, как таковой, а не качеством картины. Что ж, атмосфера тоски и безысходности передана крайне правдоподобно. Попробуйте этим насладиться, если сможете.
Ноябрь 2013
Дмитрий Быков. Июнь
Этот роман с самого начала рождает диссонанс. Легкая и подвижная интонация Быкова-лектора, какой мы её помним, никак не хочет проецироваться в тяжеловатый аритмичный текст.
Буквально выпутываюсь из каждого абзаца, с недоумением и легкой грустью вспоминая стихотворные строки автора.
Роман состоит из трёх новелл с единым хронотопом: Москва 1939-41 и одним сквозным персонажем. И есть ещё одно, что объединяет судьбы героев. Эта предопределенность для каждого особенная, прорастая сквозь судьбы героев, преломляясь в них, являет свой неотвратимый безобразный лик. Война, которая уже завтра! Она уже прописалась в судьбе народа. Её надвигающийся ужас чувствуют не только персонажи с маниакальными психозами наподобие Крастышевского, но также студент-филолог и поэт Гвирцман и номенклатурный журналист Гордон. Водитель Лёня, неприметный герой всех трёх новелл и эпилога, выступает несуразным светлым ангелочком, невесть как попавшим в этот адский замес, мало что понимающим глубоко, но о чем-то догадывающимся, безусловно. Можно предположить в нём символический образ Советского народа, жизнерадостный и победоносный – со страниц газет и кадров кинохроники. И если повествование продолжать, он претерпит все невзгоды, пройдёт войну, вернётся к жене и дочери Наташе, а в 53-ем будет, рыдая, хоронить Вождя.
Примечателен контекст-сопоставление невысокого роста Миши Гвирцмана