– Не знаю, что и думать, – пробормотал Вивальди. – В такой растерянности я еще никогда не был.
– Выходит, ему удалось скрыться?
– Об этом мы поговорим, – отвечал Вивальди. – Как бы то ни было, дело на этом не кончается. Я вернусь сюда завтра ночью с факелом; рискнешь ли ты отправиться вместе со мной?
– Прежде чем согласиться, я должен знать, зачем тебе это нужно.
– Я вовсе не принуждаю тебя идти, а зачем мне это нужно – ты уже знаешь.
– Значит, личность незнакомца, как и раньше, тебе неведома и ты все еще не уверен, за кем ты гнался?
– Вот именно; завтра ночью, надеюсь, с неизвестностью будет покончено.
– Поразительно! – вскричал Бонармо. – Только-только я был свидетелем ужаса, написанного у тебя на лице, когда ты выбежал из крепости Палуцци, и вот ты уже хочешь вернуться. И почему ночью, почему не днем, когда опасность не столь велика?
– Уж не знаю, что опаснее, – возразил Вивальди. – Пойми, тайный ход, куда я проник, недосягаем для дневного света: его можно обследовать только с факелами в руках, когда бы мы ни пришли туда.
– Если факелы необходимы, как же тебе посчастливилось выбраться на волю в полном мраке? – воскликнул Бонармо.
– Сам не могу понять – мне было не до того; меня словно направляла какая-то невидимая рука.
– И все-таки, если я пойду с тобою, – заметил Бонармо, – нам в любом случае лучше прийти туда днем, когда светло. Чистое безумие вновь искушать разбойников (а ими здешние окрестности наверняка кишмя кишат), да еще в полночь, когда им всего вольготнее.
– Я опять буду караулить на прежнем месте под аркой, – заявил Вивальди, – прежде чем принять крайние меры. А это среди бела дня немыслимо. К тому же мне надо идти в определенный час – тот самый, когда здесь обычно показывается монах.
– Значит, он ушел от тебя, – сказал Бонармо. – И ты до сих пор не знаешь, кто он.
В ответ Вивальди только осведомился, готов ли друг к нему присоединиться. «Если нет, – добавил он, – я постараюсь найти себе другого компаньона».
Бонармо сказал, что должен подумать, и обещал сообщить о своем решении до следующего вечера.
Скоро друзья вошли в город и расстались, уже за полночь, у ворот дворца Вивальди.
Глава 2
Оливия: А что б вы сделали?
Виола: У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной, слагал бы песни
О верной и отвергнутой любви
И распевал бы их в глухую полночь;
Кричал бы ваше имя, чтобы эхо
«Оливия!» холмам передавало:
Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы[3].
Смысл предостережения, услышанного от монаха, по-прежнему оставался для Вивальди темен, и поэтому, дабы избавиться от мучительной