Афганский дневник. Алла Шевелкина

с воинами Альянса, джипы с военными начальниками и журналистами. Но у одной из деревень нас останавливают. После двух часов бесконечной тряски надо ехать обратно – на первую линию не пускают. Оттуда слышны звуки бомбежки. Мимо нас проезжает грузовик с солдатами, и нам кричат «талиб! талиб!», показывая на пленного. Я только успела заметить, что у него борода длиннее, чем у остальных, и лицо не такое серое, как у северян, а загорелое. Из ворот соседнего дома пугливо выглядывают детишки, им хочется посмотреть на южнокорейского журналиста с респираторной маской на лице (так он пытается защититься от пыли), пленный талиб их не интересует. Мы едем в другом направлении к казармам, чтобы пообщаться с командиром. Но его нет. В полуразрушенных одноэтажных строениях, оставшихся еще с «советских» времен, окна заделаны мешками с песком или кирпичами. Вокруг без дела слоняются солдаты, некоторые играют в мяч. Ощущение полного запустения дополняет ржавый бронетранспортер. В ожидании командира мы решили перекусить – утром никто толком ничего не поел, выпили только по чашке кофе. Наш оператор Бертран достает мешок с едой: я беру яблоко, Готье – хлеб, Гийом – кусок колбасы. К нам подходят солдаты и жестами просят еду, сигареты. Мы отдаем то, что взяли с собой, но целую казарму накормить не сможем. Когда становится ясно, что снимать здесь нечего, кроме игры в мяч, едем дальше, к разрушенному мосту. Его взорвали два года назад, чтобы талибы не смогли перейти реку во время наступления.Сегодня талибы стоят в трех километрах от этого места.

      Возвращаемся обратно в город. Снова два часа в дороге. Людей все больше и больше, бегут детишки из школы. Доезжаем до военной администрации. Это бывшая ставка Масуда, ее охраняют, как секретный объект в СССР. Хотим выяснить, почему даже с письменным разрешением нас никуда не пускают, но нас отправляют в другой «офис». Там полно журналистов. Это помещение даже в шутку называют «гостиницей» – здесь журналисты живут и пытаются получить хоть какую-то информацию, что очень сложно, ведь в городе нет ни радио, ни телевидения, никто не печатает газет. Если ты не из BBC или CBS, которые в городе открыли настоящие бюро и давно всех «прикормили», ты ничего не узнаешь. Так и не найдя никаких начальников, возвращаемся домой. По дороге на рынке покупаем две керосиновые лампы за тридцать долларов.Цены здесь, как на Западе. Дом, например, мы сняли за тысячу долларов в месяц, так что кому война, а кому мать родна.

      Дома я беру цифровую камеру, на улице еще светло, и иду в ту часть, куда перебрались женщины. Камера с окошком, которое показывает, что ты снимаешь. Сначала мы вместе рассматриваем это чудо техники, потом я начинаю снимать их комнату. Кто-то сидит со мной рядом и внимательно смотрит в окошко камеры, а я снимаю, как хозяйка дома шьет на швейной машинке шапочку, как кормит малыша грудью. Потом выхожу во двор, там старая женщина месит глину, смешивает ее с соломой и обмазывает печь. Губернатор показывает мне свой мотоцикл, он сажает на него сестру и делает круг по двору. Мы с самого начала хотели снять сюжет про афганских женщин, но