От нашего переулка брали начало улицы Сакко и Третьего Интернационала. Наша семья жила в кирпичном доме бывшего конезаводчика, фактически на чердаке, который мой отец перестроил в жилое помещение. Из окна, выходившего на улицу Сакко, зимой, когда опадала листва, вдали просматривалась Белая церковь, действующая даже в годы войны. Наше жилище принадлежало аптекоуправлению. Совсем недавно упоминания о Сторожевом переулке в интернете я не нашёл.
Иногда, когда почему-то долго не спится, я брожу по лабиринтам своей памяти. Вспоминаю себя с дошкольного, раннего школьного малолетства; обрывками – с последних довоенных, начала военных дней. С этого возраста на ближайших к нам улицах я, сам того не осознавая, всегда находился под прикрытием невидимого надёжного зонта. Колю Герасимова никто не мог обидеть: у меня же были старшие братья, и самый авторитетный из них – Юра, которого часто называли просто Карасём. Потом братья и их друзья, почти все не по своей воле, с улиц стали исчезать, но память о них, непростых парнях, продолжала жить. И тогда соседские подростки, показывая своим знакомым на меня, говорили: «Вот братишка Карася!» Новым знакомым это, очевидно, о чём-то говорило. А я, слыша такие слова и мало что понимая, исподволь пропитывался сознанием некоей своей особенности. Так развивалось и постепенно крепло моё самосознание, не приемлющее в отношении меня насилия. С детства я не любил смотреть на драки соседей-мальчишек. И пронёс это через всю жизнь.
И живёт в моей памяти один особенный день, когда улицы были заполнены радостными людьми – все праздновали окончание войны. Мы втроём: я, Женька Калёнков и Юрка Петухов, всем по 9 лет – пошли в сторону ресторана «Москва». Мама утром дала мне на сладкие покупки чуть ли не красную «тридцатку». Торговали всем даже на улицах, и мы ради такого праздника решили купить «четвёрку», 250 г, водки. В общем на всех дворе на уютном чердаке небольшого сарая нас нашли по громкому разговору. Женьке и Юрке дома достались отменные порки, но у меня была заступница – любимая моя Баба. Она, укутав меня в одеяло, оставила там же на чердаке, пока я не проспался. Мама о нашем приключении даже не догадалась.
Весной 1947 года мы переехали на окраину города, в Воробьёво, на 6-ю Березниковскую в дом № 81. Наша улица через два квартала кончалась карьерами, и дальше начиналась «природа». Въехав в голый дом, наша семья не имела даже подушек: ради приобретения своего жилища продали всё, включая патефон и заквашенную с осени капусту.
С переездом в Воробьёво и, тем более, к 14 годам нужды в самоутверждении у меня не было. Я знал себе цену, и меня уже тоже называли Карасём. Как-то само собой, без эксцессов моё главенство было признано мальчишками-одногодками ближайшей округи. Поругавшись, подравшись, соседские малолетки, пацаны постарше