Прошло ешё десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
– Пока нет, – ответил Цзин Син-цзы. – Он всё ещё бросается на каждую тень и на каждый звук.
Через ещё десять дней царь вновь спросил:
– Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
Спустя десять дней государь снова спросил.
– Почти готов, – ответил на этот раз Цзин Син-цзы. – Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали – словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нём достигла завершённости. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.
Однажды к Мудрой Свинье, плача, прибежал сын пастуха.
– Я нечаянно убил бабочку, – всхлипывая, запричитал ребенок, – а моя мама говорила, что отнимать чужую жизнь – большой грех.
– Это действительно так, – важно ответила Свинья, – но грех засчитывается лишь тогда, когда ты получаешь от этого удовольствие. Тысячи бабочек гибнут каждый день от непогоды и в клювах прожорливых птиц, но мало кому приходит в голову пожалеть о них, ибо это естественный ход вещей.
– Но голос моей матери как бы живёт во мне и всё время корит меня за мой поступок.
– Ну что ж, объясни ему всё и скажи, что он не прав.
Озадаченный мальчик что-то прошептал себе под нос, лицо его озарилось улыбкой и он тут же убежал, даже забыв на радостях поблагодарить за совет.
– Поистине, люди – мастера создавать себе трудности, зато, сколько радости им приносит освобождение от них, – проворчала Свинья и, подумав добавила, – а всё же жаль бабочку, ведь она тоже была чьим-то другом…
Мудрую Свинью спросили:
– Почему во время еды ты становишься в пищу ногами?
– Я люблю ощущать еду не только ртом, но и телом, – отвечала Свинья. – Когда я, насыщаясь, ощущаю прикосновение пищи к ногам, то получаю от этого двойное удовольствие.
– А как быть с манерами?
– Манеры предназначены для окружающих, а удовольствие для себя. Если основа удовольствия исходит от моей природы, то само удовольствие приносит пользу.
– Но ведь и манеры приносят пользу!
– Когда манеры приносят мне больше пользы, чем удовольствия, я не ставлю ноги в еду, – гордо ответила свинья и ушла по своим делам.
Когда Лин-лею было около ста лет, однажды весной надел халат и пошёл подбирать зёрна, обронённые жнецами. Продвигаясь по полю, он пел.
Конфуций, шедший тогда в Вэй, увидел его издалека. Обернувшись к ученикам, он сказал:
– С этим стариком, видимо, стоит поговорить. Кому-нибудь надо пойти узнать, что он может сказать.
Пойти вызвался Цзы-гун. На краю межи он дождался Лин-лея. Глядя ему в лицо, вздохнул:
– Неужели ты ни о чём не жалеешь? И всё же ты поёшь, подбирая зёрна.
Лин-лей не остановился и не прервал песни. Цзы-гун