Он, тот подпоручик, был пломбированным агитатором-большевиком.
Вот почему такие почести.
Гуляют слухи, что где-то в нынешнем Кенигсберге, в школе прапорщиков, и по сей день стоит изрезанная парта с художественной фигурой Ежа, а Сент-Экзюпери из нормандии-немана срисовал с нее своего Слона в Удаве.
«Эх ты, шляпа», – говорили однополчане.
Сейчас конкретный пункт упокоения Ежа упорно разыскивают. Не остановленный заградотрядом белых, к нему, до наживы алчный, приближается наш Черный Следопыт, помахивая саперной лопаткой.
«У нас не бывает безымянных героев», – заявляет он нагло.
Живая мишень
Песенка маньяка-убийцы по прозвищу «Парикмахер» была спета.
Группа захвата суетилась у входа в парикмахерскую. На крыше лежали снайперы. Майор, командовавший операцией, дал отмашку, и страшные гоблины навели автоматы на дверь.
– Спокойно, – приказал майор. – Я сажусь в кресло и вынуждаю его проявиться.
Автоматчики прилепились к стене, а майор толкнул дверь и строевым шагом вошел в мужской зал.
Гнусный, уродливый Парикмахер с яйцеобразным черепом изогнулся и зашипел:
– Постричься? Побриться?.. Освежиться?
– Побриться, – твердо сказал майор и сел в кресло.
– Побриться! – восторженно вскричал Парикмахер, победно завернул майора в простыню, намылил майору лицо. Взмахнул бритвой и перехватил ему горло.
– Тревога… тревога… – захрипел майор, валясь на бок.
Маньяк ударил ногой в оконную раму, высадил ее и, как был, в белом халате выпрыгнул на набережную.
– Стой! – послышалось сзади.
Парикмахер осклабился, оттолкнулся, прыгнул в канал и быстро поплыл. Защелкали выстрелы, взбивавшие вокруг голого черепа фонтанчики воды.
Молодежь, которая курила и распивала на мосту напитки, стала швырять в Парикмахера пустые бутылки. Улица улюлюкала:
– ПЛАВАЮЩАЯ БРЕЮЩАЯ ГОЛОВКА! ПЛАВАЮЩАЯ БРЕЮЩАЯ ГОЛОВКА!
Мухарик
Говорят, что такая же история случилась у Липскерова, но я у него не читал, и потом – там был жук, да вообще все иначе наверняка.
…Однажды безымянный юнец, не сильно благоразумный и не привыкший выслушивать седобородых знатоков жизни, стоял, разинувши рот, и взирал на собачье дерьмо.
– Муха влетит, – с укоризной предупредил отиравшийся, подобно роялю, в кустах седобородый старец, который, видимо, знал, о чем говорит, да и вообще, что бывает.
Юнец не внял, и муха влетела.
Юнец шел на базар найти там денежку, а нашел цокотуху.
Она укрепилась где-то глубоко в пищеводе и была очень цепкой; ее было ни выплюнуть, ни выблевать. Она щекотала юнца, заставляя его непроизвольно вновь и вновь, но уже без последствий, разевать рот.
Потом они сжились. Муха отложила яйца, расплодилась, и в потемках юнца образовался