– Пойдем поплачем!
Я стал объяснять Саше, что вот уже полгода как не пью, да и ему не советую пить в середине дня.
Видя настроение соседа и опасаясь, что сегодня огород не будет вскопан, в разговор вмешался «Лексеич»:
– Не, зятек зарок дал не пить! Пригласил бы ты его раньше, он бы за тобой до Воронежа ускакал. А теперь не пьет.
Опасаясь, как бы Дмитриенко не перешел на личность, что с ним часто случалось, тесть стал расхваливать его умение к винному делу.
– Ты вот пьешь – и ничего! Пьешь – и ходишь, с людьми разговариваешь по-хорошему. А он, – «Лексеич» тряс бадиком в мою сторону, как школьный учитель на нерадивого ученика указкой, – пить не умеет. Как напьется, так сразу или спать завалится, или начнет чай хлестать. Одну заварку дует. Выпьет и снова заваривает. Я, говорит, себя в чувство привожу. Ты вот, с умом пьешь, а он весь ум пропивал.
Мы, посмеиваясь, перемигнулись с Дмитриенко.
Насчет чего-чего, а ум я никогда не пропивал. Крепкий, свежезаваренный чай после хорошей выпивки, конечно, употреблял, что было моему тестю непонятно: зачем чай снова заваривать, когда еще со вчерашнего вечера заварен целый чайник…
Саше Дмитриенко то ли понравились речи «Лексеича», то ли ему не хотелось идти в избу одному, поставил сумку к ногам моего тестя —
«Сторожи, дед!» – подхватил у забора лопату и пошел молотить землю так, что я едва поспевал за ним.
«Лексеич» хотел что-то возразить, но, вероятно, раздумал и, сердито стуча бадиком, пошел снова к дому.
У Саши в избе порядок. Половички еще материны, лоскутные. В углу стоит печь-голландка: с одного бока плита для хозяйства, с другой стороны камин для души и удовольствия. Напротив, со стороны камина, новая двуспальная кровать, застеленная плюшевым, в экзотических ярких цветах одеялом-накидкой – последняя реликвия семейной жизни. Было видно, что эта кровать давно не использовалась по назначению. Сам Саша спал на небольшом складном диванчике, вместо матраца служило ватное одеяло в продольную стежку, как на телогрейке, в головах вместо подушки лежал еще с милицейских счастливых времен форменный темно-синий бушлат в скатку.
Наверное, Саша встал с этой постели недавно и то только для того, чтобы достать выпивку, действительно, что он, алкоголик, что ли, – пить в одиночку?
Саша из тумбочки вытащил свой долгоиграющий заветный диск и включил радиолу.
Из двух расположенных по углам вместо икон динамиков хлынула знаменитая скорбная песня о белых офицерах, гонимых со своей земли красными ордами:
Четвертые сутки пылают станицы.
Набухла дождями донская трава.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.
Саша