Егор почувствовал тошноту. Они сидят здесь и обсуждают, как один из них убьет другого! Это даже не шизофрения! Какая-то вывернутая наизнанку дурь, что не придет в голову даже в дупель пьяному подонку.
– Макс… Почему я? Я ж тебе… ничего такого не делал. Может, передумаешь? Как твои-то перенесут? Ты о них подумал?
Макс уткнулся взглядом в снег.
– Не твоего ума дело. И я не передумаю. Я только прошу тебя помочь. Если не согласен, верни мне деньги. Я найду какого-нибудь отморозка, заплачу ему. Уверен, тот с радостью согласиться, – он посмотрел на приятеля с непримиримой свирепостью. – Я все равно умру. Почему бы тебе не извлечь из этого своей выгоды?
Егор представил: они идут в темноте какой-нибудь подворотни, он вынимает пистолет, давит на спусковой крючок. И Макс заваливается на подмерзший снег. Картина дрогнула, оплыла, словно в нее плеснули какой-то мутной жидкостью. Воображаемое убийство оставило в душе тошнотворную слизь, как от раздавленного насекомого.
Макс тихо спросил:
– Хочешь, я на колени перед тобой встану?
Егор замотал головой.
– Не надо, не надо…
– Ты поможешь мне? – казалось, Макс вот-вот прыгнет на него и вцепится, чтобы держать, держать до момента собственной смерти.
Егор понял, что ему необходима передышка. На убийство он вряд ли пойдет, но отказываться опасно. И он не мог пообещать приятелю убить его в надежде потянуть время.
– Знаешь, Макс. Я… Мне надо подумать. Давай, ты дашь мне время. Немного. Один день. Завтра я тебе точно скажу. Договорились? Всего один день!
Он почувствовал облегчение, словно речь шла об отсрочке на год. День сейчас и казался ему годом.
– От одного дня ничего не изменится, – сказал Егор.
После продолжительной паузы Макс медленно кивнул.
– Хорошо. Завтра. Позвонишь мне завтра в пять часов.
3
Он выплыл из сна, как выплывают из ледяной воды. Тело промерзло так, что кажется вместо сердца кусок льда. И жизнь теплится вяло, не по-настоящему, готовится впустить мертвенный холод в свое последнее пристанище.
Егор разлепил веки, глянул в окно. Как и в последнее время, день серый, тяжелый, будто камень. Снова слякоть и вязкая каша там, где в гололед на дорогах сыплют соль. Поморщившись, он откинул одеяло. Тело было влажным от холодного пота.
Во сне он бесконечно за кем-то бежал. Он выхватывал странный маленький пистолетик, больше подходивший хрупкой нимфетке, удавку, как заправский сицилиец, но в последний момент тень, которую он преследовал, растворялась в нахлынувшей, как густая краска, тьме. Он оставался ни с чем. И снова бежал, пытаясь успеть к сроку. Ему нужно совершить убийство, иначе нечто подобное грозило ему самому. Он смутно помнил, кого именно должен убить, никак не мог рассмотреть лицо своей будущей жертвы. В конце концов, там же, во сне, он измотался так, что перешел на шаг, с трудом передвигая ноги. Чем медленнее он брел в тщетной, вялой погоне, тем сильнее замерзал. Но ничего не мог с собой поделать.
Избавившись