– А куда отойдет армия?
– Этого, есаул, я тоже не знаю, – сердито произнес командир. – Начинайте выполнять приказ.
– Слушаюсь. И ординарцу: «Пошли джигитов поднимать сотников и трубача».
– Есть!
ОСТАВЛЕНИЕ МОСКВЫ
Рано утром 2 (14) -го сентября, оставляя Москву, Растопчин приказал полицейским сжечь через сутки, по занятию города неприятелем, склады и магазины с продовольствием, фуражом, частью боеприпасов, которые не успевали вывезти. Дополнительно, Ростопчин, распорядился вывезти из Москвы «весь огнегасительный снаряд». Сам Ростопчин признавался, что он «приказал выехать 2100 пожарникам с 96 пожарными насосами». Такая мера, «говорит сама за себя: лишить город средств защиты от огня – значило готовить его к сожжению».
Действительно, Ростопчин придавал такое значение вывозу «огнегасительного снаряда», что занял под него и время, и транспорт, бросив при этом громадное количество оружия. Трудно было все это вывезти, легче – уничтожить; проще же всего и полезнее было бы раздать москвичам, вооружить народ, но пойти на это царские чиновники и их штабисты не рискнули. Растопчин доносил: «Жители требуют оружия, и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы».
Хуже того. Торопясь увезти «огнегасительный снаряд», царские власти оставили в городе, обреченном на сожжение, 10 тыс. раненых, из которых большинство погибли от огня, голода и издевательств неприятеля. «Также остались в Москве 608 старинных русских и 453 турецких и польских знамён и более 1000 старинных штандартов, значков, булав и других военных доспехов; почти все они сгорели». Почти все раненые, оставшиеся в Москве, – это «нижние чины», а власти заботились преимущественно о «благородном» сословии: чтобы в Москве «ни один дворянин… не остался» (Кутузов – Александру I 4 сентября 1812 г.). Так раненые солдаты и были оставлены, хотя уходящие войска «с негодованием смотрели» на это. «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля», – говорит Ермолов. Ему вторит Карл фон Клаузевиц: «Самое тягостное зрелище представляло множество раненых, которые длинными рядами лежали вдоль домов и тщетно надеялись, что их увезут. Все эти несчастные были обречены на смерть».
Утром и днем извилистые узкие улицы и переулки Москвы запружены пролетками, каретами, телегами. А рядом по мостовой и по тротуарам тащатся с узлами, держа малых детей на руках, москвичи и хлынувшие в столицу жители окрестных деревень. В строю молча, соблюдая безукоризненный порядок, идут солдаты. Страшно идти в бой, но еще страшнее без боя уходить из Москвы… Гремят колеса пушек и обозных повозок. Цокают копыта измученных, некормленых лошадей. С плачем, со стонами расстаются москвичи с родной столицей. Великое, полное страдание и изгнание…
Но Кутузов твёрдо диктует донесение