– В чём же ты видишь её будущность?
Я осёкся. Слова застряли в глотке. На самом-то деле я видел свою личную будущность лишь в Ларисе. Мои представления о будущей жизни зиждились на мечтах о возвращении в Тверь, к прежней жизни. Но теперь получалось так, что Великая война изменила всё, возможно, безвозвратно…
– А я-то думал о тебе, как о герое кавалерийских рейдов. Пруссия, Литва, Польша – сколько земель перебывало под копытами твоей лошади? А помнишь, туманные вечера над Волгой, когда летняя жара уже спала и звёзды светят из воды сквозь лоскутья тумана? Мы мечтали тогда изменить мир. А теперь мы оба боремся за возвращение милой сердцу старины по разные стороны баррикад. Потомственный дворянин сделался борцом за дело мирового пролетариата!
В его словах я услышал горечь. Суетливые поиски контраргументов на некоторое время лишили меня дара речи. Но тут сам Юрий пришёл мне на помощь:
– Мир разбился на мелкие черепки, и большинство ковыряются в его осколках, просто надеясь найти что-нибудь пожрать. В то время как большинство просто пытаются выжить. Я говорю об офицерах Генерального штаба, которые остались буквально без куска хлеба. Им уже не до идей. Мечутся. У каждого семья. Кто их осудит? Но против них придётся воевать. Их руками и их знаниями красноармейский сброд обращается в армию. Вот и ты… А я-то думал…
Он умолк. В сумерках я всё ещё не мог разглядеть выражение его лица, но я помнил, как в гневе ли или в воодушевлении твердеют его скулы, как напрягаются на шее жилы.
Припомнилось, как в нашу бытность в Твери он, скорый на драку, щедро раздавал зуботычины каждому, кто попадётся под руку. Именно эта его воинственная черта особенно не нравилась матушке моей Ларисы. «В горячем жеребце мало разума», – так говорила она.
Наконец Юрий заговорил. Но интонации его голоса, против моего ожидания, оказались спокойными:
– Мы прошли через Великую войну, и мы выстоим против большевиков.
А меня будто бес терзал снова встрять с ним в спор, словно подзуживал кто. И откуда брались силы в истерзанном голодом и усталостью теле?
– Через Великую войну с тем самым германцем, с которым ротмистры Розенберг и Гершельман были уполномочены вести переговоры, – прорычал я. – Кем уполномочены? Сбежавшими из Петрограда либеральными деятелями, завалившими трёхсотлетнюю монархию? Ты говоришь: оборем большевиков. Да разве в большевиках дело? Говорю тебе: это заговор сатанистов. Ты говоришь: мечутся в поисках куска для семей. А я отвечу: вгрызаются в тело родины для личной наживы. В Добровольческом корпусе процветает спекуляция. А германские оккупационные власти смотрят на это свозь пальцы. А относительно социальной базы скажу тебе так: реквизиции, реквизиции и ещё раз реквизиции. Не стоит обращать