Он покачал головой. Губы стиснуты, на лице – упрямство.
– Дай мне закончить, – поднял я руку. – Скажи мне, видел ли ты когда-нибудь плод кокоса? Коричневый, продолговатый, в твердой скорлупе, растет на юге…
Он кивнул, но явно не понимал, зачем я задаю такие вопросы и к чему веду.
– Внутри той твердой скорлупы – бесцветная жидкость, часто горькая, а то и гнилая. Но туземцы разрубают плод, выливают сок и очищают скорлупу. А потом вливают в нее вино либо воду и используют так, как мы – кубки, – я усмехнулся. – Ты – такой вот гнилой кокос, Витус. Но поверь мне, что наполним мы тебя родниковой водой чистой веры.
Витус вздрогнул, а в его глазах впервые мелькнул страх. Был он инквизитором, поэтому знал, что будет так, как говорю. Его прежние братья смиренно и с любовью растолкуют ему все ошибки, чтобы умирал, преисполненный славы Господней. С искренним сожалением, что некогда оступился и с презрением к себе когдатошнему – тому, кто сошел с прямой тропы веры. Немногое тогда останется от грешного тела, но мы спасем его душу, чтобы вечно могла радоваться у небесного престола Господня.
– Зачем ты делаешь это со мной, Мордимер? – спросил он горько после минуты молчания, но я все еще видел страх в его глазах. – Зачем ты вообще сюда приехал? Так сильно жаждешь отомстить за ошибки моей молодости? За ошибки, о которых и нынче жалею и за которые по сей день прошу прощения у Господа?
Я взглянул ему прямо в глаза.
– Моя собака, – сказал и увидел, что он не понимает или, скорее, не помнит, о чем говорю.
От этого сделалось еще больнее, поскольку выходило, что мое страдание – лишь ничего не значащий случай в его жизни.
– Я нашел бездомного пса, – продолжил я спокойно. – Лечил и откармливал. А ты нашел его и сжег, показывая нам, как следует подкладывать дрова, чтобы жертва не умерла слишком быстро.
В его глазах мелькнуло что-то вроде понимания.
– Ты сдурел, Мордимер? – спросил он тихо. – Думаешь о собаке из своего детства? Ты, который замучил или приказать убить людей больше, чем в силах вспомнить?
– Это крест, который несу я во славу Господа, – сказал я. – Но я никогда не убивал ради развлечения. Никогда не причинял страданий без должной причины. В чем провинился перед тобой тот пес, который любил меня, Витус? Ты завязал ему пасть веревкой, чтобы он не мог выть, но я видел, как он плачет, когда глядит на меня, не понимая, отчего я не спасаю его от боли.
Он дернулся к стене вместе со стулом, на котором сидел, но это было впустую. Я не собирался его бить, хотя когда-то лишь об этом и мечтал.
Я ухватился правой рукой за запястье левой, чтобы он не видел, как трясутся у меня руки.
– Это было так давно, – сказал Витус. – Словно в другой жизни.
– В саду своей памяти я ухаживаю за разными цветами. А размер наказания никогда не будет зависеть от времени, которое прошло после совершения преступления; не будет зависеть также и от позднейших поступков грешника.
– Преступления? – почти провыл