– Может дупеля, может пуделя. Либо в сук, либо в тетерю. Дядя Филат подарил пару утят: вон, говорит, летят. Перья остались, а мясо улетело.
…Или вот: стреляй хоть в пень – лишь бы прошел день!
Ухо пса, видное с обычного места Зайца на тахте, повернулось на один градус – значит, слушает.
Заяц вздохнул. Рассмотрел в темноте порванную меховую безрукавку – и перекусил толстую вощеную нить. Иголку воткнул в моток этих ниток. И кинул, не вставая, в сундук.
На улице была весна. Но, если бы кто вышел сейчас на улицу, он бы серьезно в этом усомнился! Но никто не выходил: в деревне спать ложатся рано, выпив свою траву мартыновку и мяту. У Зайца тоже была мята. У него ею всё крыльцо заросло. В печке, маленькой, железной, гудел огонь, а дверца ее была открыта, чтобы не жечь зря свечей. Пёс лежал у двери. Вообще он не любил находиться в доме, и только из уважения к Зайцу делил с ним эту, людскую, жизнь.
Заяц еще раз, поглубже, вздохнул. Засиделся. И сейчас спать не хотелось. А вот бывает, когда весна, наступившая уже вроде, опять отступит. Луна, заслоненная облаком, в морозном небе неподвижно застывшим, как будто составленным из ледяных иголок, и вдруг какая-то иголка – как кольнет тебя в сердце!
…Но не было никаких иголок. Кроме той, которую он кинул в ящик.
– Рано не рано, говорит в капкане лиса, а ночевать придется, – заключил Заяц.
И встал.
Он решил сходить во двор, перед тем, как лечь, перед тем как проснуться, через каких-нибудь пять часов, чтоб отправиться в поле2.
Пёс уже тоже не лежал у двери, а стоял, дожидался. Заяц толкнул дверцу печки, чтоб не высыпался уголек, толкнул входную, и они вместе вышли.
Луны не было. Был ветер. В лесу, вверху, сосны скрипят, сучья ломаются, того и гляди угодят по лбу. Вот потому лучше ночью в доме. Когда Заяц вышел из туалетной будки, которая была у него как у всех – в огороде, пёс уже стоял у двери. Заяц приблизился и открыл ее.
Но пёс не вошел.
Он стоял неподвижно, ушами нацелившись в сторону дороги.
Заяц придержал дверь. Но нужно было или входить, пока не вышло из дому всё тепло. – Или дать ей закрыться.
И только дверь дотронулась до косяка, оставляя внутри всё, что было внутри, – пёс, словно того и ждал, стронулся с места. В темноту – и нет его.
Заяц стоял, глядя в ту сторону, куда пёс исчез. У него не было такого слуха, как у пса. Не было у него и таких ног, чтобы его догнать. Нужно было, значит, подождать. Можно было даже в доме подождать. Зато у него было – в доме – кое-что, чего у пса нет и не может быть. Почему он про это вспомнил?.. За все двадцать пять лет оно ему ни разу не понадобилось.
Распахнув вторично, он шагнул, протянул – и сдернул эту штуку с гвоздя. Дверь еще не успела закрыться.
А когда он, вприпрыжку, размахивая свободной рукой, доспешил до дороги, – ветер, сорвавший с него шапку еще возле дома – не было времени ее искать –