– Никак это невозможно! Подписка дадена.
– Хер на нее! Что произошло там?
– Давайте сначала вы мне скажите, что это было, а я уж после…
– Мы тебе сказать ничего не можем – не были мы в той камере и делов мы не знаем, – упирая с раздражением на «мы», отвечал майор.
– Ну нет, Валерий Эдуардович, сначала вы мне расскажите. Я мамой клянусь – послушаю и все, что знаю, выложу. Мне помощь нужна.
«Интересно, – озадачился Долин, – мама у него – свет в окне. Не помню, чтоб он такие клятвы швырял». Сказать, однако, ему было нечего – он на самом деле ничего об этой операции не знал, да и подписка эта.
– Слушай, Саш! Смотри на меня внимательно. Я действительно ни-че-го не знаю. Ну нет у нас такой практики – получать от них информацию. Они от нас – да! Я и ты в этой истории – исполнители. То есть я – посредник, а ты – исполнитель. Все, что я знаю, это то, что клиент – какой-то хозяйственник с юга. Нет мне резона тебя разводить, уж поверь.
Но Саша не поверил. Попросил один день на размышление и предложил встретиться тут же завтра. Ничего не сказал он и на следующий день – только извинился и ушел по мосту прочь, а майор в печали вернулся в метро и поехал домой. Если откровенно, то было ему не до Панченко. Командировка подписана – его ждал Ташкент. Кроме того, отзвонился Лева Вайншельбаум и пообещал место в юридической консультации сразу после Нового года.
– Увольняйся сам, не жди, – убеждал старый друг, – я сделаю все, что в моих силах.
Ну а самое главное – начали восстанавливаться отношения с Леной. Короче, и без Немца в голове Долинской мысли толпились, сталкивались друг с другом и разлетались в стороны.
И все же, какой помощи он от меня хотел, но не сказал?
Свобода и наружка
Под утро сквозь сон мне послышалось, будто дверь в хату открылась. Быть такого не могло, а потому я решил не делать резких движений, а медленно повернулся на спину и приоткрыл глаза. Попкари с помощью одного из казахов-расхитителей выводили из камеры Федора. Точнее, выносили. Федор был мертв – голова его безжизненно болталась в стороны, ноги волочились по полу. Я было приподнялся, но тут ко мне подскочил второй казах и на безупречном русском сказал негромко:
– Лицо к стене!
– Ты, ебанный урюк, как с вором раз… – начал я и вдруг все понял, замолчал и отвернулся.
Сразу после подъема камеру начали разбрасывать по этажам и отсекам. Меня вывели в стакан и забыли там. Даже хавку я принимал в стакане. Уже поздно вечером в наручниках вывели за ворота и посадили в серую «Волгу». В этот раз поехали во всем известное, правда, только снаружи, здание – к центральному входу. Еще на Силикатном я отчетливо понял, что Федор для меня живее всех живых, и только так я смогу спастись