Каждый верил в рай. Арти Бринк

серость, строгость и степенность улицы без лишних слов уступили бесчисленным притягательным тонам теплой и красочной архитектуры и зеленой флоры – самой жизни. Мы выехали из административного района: и на обочинах столь обыкновенной улицы вырос раскидистый платан, где кошка таилась от посторонних взглядов, приспустил цветущие ветви каштан, дразня подпрыгивающих за плодами детей, и только старый вяз, укрывающий своей непомерной тенью от палящего солнца скамейки и тающее мороженное, присматривал за гусеницей, которая в поту пыталась догнать усевшихся на коре бабочек. Сотни прохожих, в движениях которых я находил не спешность, не напряжение, а наслаждение моментом, следили за полетом планирующих чаек, болтали, держались за руки и смеялись, листали газеты, гуляли с породистыми вычесанными собаками. Через открытые окна в салон навеяло аромат хрустящей корочки хлеба и корицы с гвоздикой – свежей выпечки, которую мужчина в фартуке и поварском колпаке продавал на аллее. Взглянув на часы, я завистливо сглотнул и отвернулся, еще раз посмотрев на дневник новичка. Половину страницы за десяток минут заполнил еще один набросок: верхние ступени, последние шаги человека, развевающаяся в руке ткань, а впереди нескончаемая, скрупулезно заштрихованная черная стена, заточавшая едва высовывающиеся лучи солнца. «Захватывающе», – пронеслась единственная внятная мысль.

      У главного входа гранд-отеля «Eden’s light» бурлящий фонтан вздымался из белокаменной чаши на добрые пять метров, создавая купол из мельчайших частиц, от чего под ногами прохожих сверкали мириады солнечных бликов. Бежевые стены выстроенного дугой здания обрамляли витиеватые узоры, узенькие карнизы, наличники и другие черты, срисованные со старинных гравюр. Выйдя из машины, я поднял взгляд на каскадную крышу, устланную карминно-красной черепицей – тот мимолетный взгляд окончательно погрузил меня в шарм виртуозно выверенного романского этюда.

      От парадных дверей к нам направился швейцар. От бега его фуражка соскользнула с залакированных волос, но он умудрился ухватить белоснежной перчаткой черный козырек, на котором от шага к шагу трепетали медные оковы. И только заправив столь же белоснежную форму, молодой человек поинтересовался необходимостью в его помощи. Я ответил, что нашего прибытия ожидал мэр. Кивнув и заверив в сиюминутности, швейцар помчался назад.

      «Уже шестнадцать минут», – прислонившись к распахнутой машине, возмущался я, следя за циферблатом телефона. Новичок сидела на парапете фонтана и водила рукою по воде. «И зачем, спрашивается, я понадобился Фирнуму? – в раздражении гадал я. – В последний раз мы встречались после суда, да и о его очередных антинародных свершениях не слышно уже с два месяца, даже о нем самом ни слуха ни духу. А сейчас он требует, чтобы за ним приехал именно я».

      Двери «Eden’s light» распахнулись. Их придерживал швейцар, преклоняя голову пред фигурой в классическом смокинге. Дежурный портье нес дипломат, спеша за неровным стуком лакированных туфлей,