Я писал это в феврале 1984, то есть, через четырнадцать лет после песен на холме. Я никогда ничего не записывал на дорогах, на базах, где-нибудь еще. Я пишу о событии, потому что был его свидетелем, и потому, что оно так сильно подействовало на меня и надолго оставило след: думаю, вся моя жизнь выткана такими и еще более важными событиями.
– А почему не прямо сейчас?
– Ты же знаешь, у нас нет тюрьмы.
– Есть прицепной тюремный вагон.
– Но мы должны действовать по плану.
– И что?
– Они мне ответили, солнце уже встало, утреннюю молитву спели, они мне сказали: а ты что делал тайком с Хусейном и Голдой[18]…
– И что?
– А я им опять про тюрьму.
– А они?
– Они мне сказали, что пели про свой холм, он называется Невеста.
Он помолчал, еле заметно улыбаясь, и робко спросил:
– Правда, красивая песня?
И посмотрев на его руку, его сильную ладонь, я, кажется, понял величие его песни и его души.
– Может, там были незнакомые тебе слова? Я в песне перечислял названия европейских городов, где у нас были акции, я рассказывал про них. Ты ведь слышал, как я в разных тональностях пел про Мюнхен?
– Ты описывал город?
– Да, каждую улицу.
– Ты был в Мюнхене?
– Я так много про него пел, так что… в общем, да.
Еще он сказал мне, по-прежнему улыбаясь, как себе представляет искусство пения, и уже серьезно добавил:
– Нам очень мешал ручей.
– Почему?
– Как только он заговорил, то уже не давал сказать никому другому.
Значит, и он услышал этот голос, а мне-то казалось, он такой тихий, потаенный, и никакое ухо, кроме моего, распознать его не может.
Но если и чужие органы восприятия способны улавливать то, что, как я думал, доступно мне одному, значит, нет у меня никакой тайной жизни?
Однажды вечером – это был тот вечер, когда фидаины отдыхают после целого дня трудов: снабжение, охрана базы, штаба, платформ для тяжелой артиллерии, контроль телефонной и радиосвязи, все то, что имеет отношение к безопасности палестинцев, я уже не говорю о постоянной боевой готовности, ведь от иорданских деревень исходит опасность – однажды вечером Халеб Абу Халеб спросил меня, как сражаются Черные Пантеры.
Мой рассказ был неторопливым из-за скудости словарного запаса арабского языка. Партизанская война в городах его удивила.
– Зачем они это делают, разве у них в Америке нет гор?
Возможно, потому что движению Черных Пантер не хватало глубины и основательности, оно распространилось среди черных и молодых белых, воодушевленных мужеством рядовых членов и командиров и новой протестной символикой. Символика: «афрошевелюра», железный гребень, все это имелось и у других представителей «черных»