Приговор закончился – как оборвался.
Свистнул палач. Лестницы с глухим стуком попадали вниз, и три тела заплясали омерзительную пляску, задрыгались, засучили руками и ногами, открыли рты и выпучили глаза.
Не в силах выдержать это зрелище, Мэгг обернулась и увидела жуткое лицо: впалые щёки, сухую пергаментную кожу, горящие неистовые глаза из-под чёрного капюшона. Страшный монах раздвинул тонкие бескровные губы, показывая зубы, испачканные в чьей-то свежей алой крови. И стало ясно, что кровь эта – её. Она была покрыта ею вся. Разорванная шея не болела, но крови становилось всё больше, она заливала и промачивала насквозь платье, ледяными потоками растекалась вокруг, затапливала и людей, и виселицу.
Монах зачерпнул пригоршню крови и отпил, а потом развернулся и пошёл прочь, и с ним из Мэгг уходила жизнь.
– Нет! – она вскрикнула и очнулась.
Лил дождь, от которого её платье и волосы промокли насквозь. Виселицы, Рея, толпы, ужасающего монаха – ничего не было. Зато над ней склонялся какой-то человек.
– Что у тебя случилось, дитя? – услышала она немолодой мягкий голос.
На неё смотрел святейший отец. Его лицо расплывалось перед глазами Мэгг, но она разглядела облачение и очень явственно выделяющийся на фоне светлой рубахи знак Ока.
Она не могла ответить и испугалась, что святейший отец сейчас уйдёт. Но он протянул руку и осенил её Оком, а потом коснулся лба. От простого касания Мэгг зарыдала, не в силах объяснить ничего внятного.
– Ну, будет! Пойдём, дитя, укроемся в том доме, который открыт для каждого.
Они вошли в храм, и святейший отец ушёл за алтарь. А Мэгг, глядя на Всевидящее Око, опустилась на колени и принялась молиться так отчаянно, как никогда прежде. Она молила Всевышнего даровать Рею покой и прощение, принять его в Садах своих. И не бросать её – потому что кроме Всевышнего никого у Мэгг не осталось.
Она не знала, сколько времени заняла молитва. Но когда открыла глаза, то поняла, что святейший отец смотрит на неё.
– О чём ты так жарко молилась, дитя?
– О… своём друге. Чтобы он был счастлив в Садах Его. И… и я просила помощи. Мне некуда пойти.
Святейший отец был ещё не стариком, но уже давно перешагнул порог зрелости. Он коротко стриг тёмную с сединой бороду, морщинки и складки уже сложились в узоры на его лице. В нём не чувствовалось ни капли властности или жесткости. Он был мягкий, округлый и очень напоминал святейшего отца из книжки о грешнике и праведнике.
Он покачал головой:
– Всевышний милосерден. В Садах Его счастливы все, кто жил достойно и праведно. А те, кто грешил, смогут раскаяться и искупить свой грех – им даруют прощение, когда второе Око Всевышнего откроется.
«Или их испепелит его праведный взгляд», –