Нельзя не отметить, что документов, которые противоречили бы мнению А. Клеймёнова и О.В. Вишлёва действительно пока не известно. Но вот свидетельство, ему противоречащее, есть. Можно считать, что это два свидетельства, хотя принадлежат они одному и тому же лицу. Причина подобной «двойственности» в том, что детали дела, изложенные этим лицом дважды, довольно сильно отличаются в первом и втором случае. Речь идёт о свидетельствах Георгия Константиновича Жукова, в осведомлённости которого в рассматриваемом вопросе вряд ли приходится сомневаться. Маршал два раза рассказывал о майских «Соображениях…» советским историкам: в 1965 году В.А. Анфилову, в 1966 году Н.А. Светлишину.
В.А. Анфилову Г.К. Жуков поведал следующее:
«Идея превентивного нападения на Германию появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривающую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена А.М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот документ не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам. “Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?” – раздражённо бросил Сталин. Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержащиеся в его выступлении 5 мая… “Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира”, – прорычал Сталин. Так была похоронена идея о предупредительном ударе…» [48; 533 – 534]. По словам Жукова, «…разговор закончился угрозой Сталина» [48; 533 – 534], [53; 91 – 92].
А вот вариант истории, рассказанный Н.А. Светлишину:
«…Свою докладную я передал Сталину через его личного секретаря Поскрёбышева. Мне до сих пор не известны ни дальнейшая судьба этой записки, ни принятое по ней решение Сталина. А преподанный по этому поводу мне урок запомнился навсегда. На следующий день Н.А. Поскрёбышев, встретивший меня в приёмной Сталина, сообщил его реакцию на мою записку. Он сказал, что Сталин был разгневан моей докладной и поручил ему передать мне, чтобы я впредь таких записок для “прокурора” больше не писал, что председатель Совнаркома больше осведомлён о перспективах наших взаимоотношений с Германией, чем начальник Генштаба, что Советский Союз имеет ещё достаточно времени для подготовки решительной схватки с фашизмом. А реализация моих предложений была бы только на руку врагам Советской власти» [48; 534], [53; 92].
Оставляя в стороне странное расхождение в деталях этих двух рассказов Г.К. Жукова об одном и том же (хотя между двумя беседами с историками был всего лишь примерно год (как говорится, плюс-минус)), явные штампы времён хрущёвской «оттепели»,