Получившимся в результате опытов над мерсеби нивенгам было дозволено жить только в Низине – почти никто из них не знал, как оно там, наверху, в раскинувшейся на кронах игура Триарби. Столица располагалась так высоко, что даже если нивенги запрокидывали головы и пристально всматривались в устремившиеся вверх стволы деревьев игура, они не могли разглядеть ни неба, ни города, ни свежей листвы. Лишь редкие тусклые иголки света от огненных шаров в вечно черном небе, продравшиеся сквозь стену плотно стоящих друг к другу окаменевших стволов игура, могли достигать Низины. Эти отголоски света немного разбавляли плотную тьму Низины и питали цветки, из которых нивенги с утра и до самой ночи собирали семена для остального Амплерикса.
– Ну как ты, малыш? – Папа сидел на краю кровати, ласково убирая густые белокурые вьющиеся волосы со лба и лица дочери.
– Я хорошо, папа, – тихо ответила Калирия, которая проснулась за мгновение до того, как отец зашел к ней, отодвинув в сторону сотканную из белых, красных и зеленых листьев занавеску, отделяющую спальню дочери от остального дворца. Изящный невысокий хрустальный эспи́р, стоящий на резном столике возле кровати Калирии, светился свежим тускло-зеленым оттенком у самого основания спирали, показывая, что на планете раннее утро.
– Хочешь, я принесу тебе завтрак сюда?
– Нет, папа, не надо. Я буду есть на балконе, как обычно.
– Сегодня на улице тебе будет прохладно. Надо послать ноту плебрам, чтобы увеличили количество огненных шаров в небе над столицей.
– Не надо, папа, – все так же тихо говорила Калирия, и дело было не в ее сонном состоянии, а в болях в теле, которые девочка испытывала последние несколько месяцев. – До меня дошли слухи, что жителям столицы не по душе слишком высокие температуры. Не надо из-за меня одной делать в Триарби еще теплее.
– Мне нет дела до того, что по душе жителям столицы. Если нужно, я распоряжусь увеличить…
– Папа, – повернула к нему голову Калирия, внимательно на него посмотрела и четко произнесла: – Не надо.
– Как